Когда галиот завис над огородом возле маленького дома, капитан первой направилась к рампе, однако не торопясь наружу. Как и Екатерина Гейц, мать Марии, дядя пережил Гражданскую войну: неустанно готовил корабли к вылету, получил медаль за оборону Аркона и умел встречать незваных гостей.

Помня о привычках родственника, Лем что есть мочи заорала из грузового отсека:

– Дядя Грег!!!

Через минуту капитан оказалась в объятиях невысокого пожилого мужчины в горчичном дождевике.

Он грубовато сдавил ее, отстранился, сжав за плечи, и встряхнул. Лем с широкой улыбкой посмотрела ему в лицо. Короткие черные волосы, аккуратно подстриженная борода, карие и холодные, как торфяное озеро, глаза – каждая черта напоминала Марии о матери. Георгий и Екатерина были двойняшками.

– Какими Хозяйкиными псами тебя притащило? – прокуренным голосом спросил дядя. – Все треплешь матери нервы?

– Кхм, ты хочешь поговорить о семейных делах сейчас? Не видишь, что происходит? Видишь. Иначе не встречал бы с карабином. Позволь представить, – Лем театрально простерла руку в сторону галиота, – джентльмен Службы государственного спокойствия Альконта, лейтенант Севан Ленид. Севан, иди к нам!

Гитец спустился по рампе.

– Обалдеть, – поморщился Георгий. – Я думал, Кат окончательно с катушек слетела. Она мне писала, ты работаешь на Корону. Настолько прижали?

– Ты недалек от истины, – философски ответила капитан, вспомнив, как ее вынудили искать Длань. – На Венетре небольшая революция, и ему, мне – то есть нам, – нужен проводник по техническим палубам в герцогский дворец.

Георгий повернулся к вымокшему до нитки Севану. Тот поправил серебряные дубовые листья на воротнике.

– Пока он объясняет, я хочу кофе. Много кофе. У меня несколько раненых и головная боль.

– Шуруйте в дом.

Мария Гейц безумно любила мать, но лучше ладила с дядей. В отличие от сестры, Георгий сохранил рассудок. С матерью требовалось беседовать бережно, осторожно. С ним – племянница не сдерживалась и говорила прямо, без страха разрушить невидимый баланс между реальностью и его мечтами.

Их отношения развивались непросто.

В матери что-то надломилось, когда ее бросили беременной, и дядя называл незаконнорожденную дочь корнем всех семейных бед. Неприязнь пошла на убыль лишь после замужества Екатери́ны и рождения Дми́трия. Удивительная доброта Кири́лла Лема́рова и счастье сестры остудили многолетнюю злость Георгия.

Окончательно дядя и племянница помирились после ее скандального ухода из Летной академии.

Он надрался в стельку и, хохоча, повторял: «Какой полет!.. Какой полет!.. Теперь хоть ублюдков не наделаешь!»

Именно от дяди Мария узнала: отец был офицером. Мать отказалась назвать имя мерзавца. Однако и в усеченном виде неприятное открытие помогло переварить приказ об отстранении. Каплю, но помогло. Мария не хотела иметь с отцом ничего общего, пусть и любила небо и Королевство Альконт больше, чем ненавидела абстрактный образ неспособного отвечать за свои порывы человека.

Покинув Аркон, Мария куда чаще навещала не мать, а дядю. Ей нравилось с ним беседовать. Ближе к ночи они доставали из подвала бутылочку бренди, садились на веранде со стаканами и болтали до рассвета.

Племянница слушала истории о Гражданской войне, о матери – какой та была до битв за столицу и рокового столкновения с альконскими предрассудками. В такие минуты Мария, как и дядя, тоже считала Кирилла Лемарова святым. Он женился на осуждаемой обществом душевнобольной женщине и не побоялся завести от нее ребенка. В Альконте мало кто отваживался на подобное.

Георгий и Севан общались на кухне.

Просторное помещение пахло уютом и горными травами: на подоконнике в пузатой вазе желтел букет алиссумов. В буфете стояли банки с крупами, яркая глиняная посуда. На каменных стенах висели ковшики, кастрюли, сковороды, доски и деревянные фигурки животных. Под одной из кривых медвежьих лап печи когда-то давно просел пол, и дядя подложил плоский камень, чтобы плита не шаталась. От разогретого чугуна шел приятный жар, подсушивая мокрую одежду и волосы, изгоняя из мышц ночной холод и навевая сладкий дурман сна.

У Лем слипались глаза. Она слушала разговор краем уха, присматривая за джезвой с кофе, разогревая остатки вечернего рагу и кроличьего пирога.

Капитан отвратительно готовила. Не сжечь чужое блюдо, сварить любимый напиток – на большее кулинарного навыка не хватало. Зато Анастаси́я Гейц, дядина супруга, пухленькая венетрийка с вечно обеспокоенным лицом, была кухонной богиней.

Она устроила гостей в центральной комнате, принесла одеяла, аптечку и даже бутылку чего-то крепкого. Словом, позаботилась обо всем. Затем напомнила племяннице, где что искать, и ушла к детям.

Неразлучная троица, двенадцатилетний мальчик и две девочки шести и четырех лет, проснулись и хотели знать, что творится. Через дверь слышалось, как Анастасия говорила им: беспокоиться не надо. Однако сын не верил.

– Младшие Боги, пусть беда обойдет их стороной… – прошептала Мария.

Тем временем Севан и Георгий замолчали. У дяди закончились вопросы. Он задумчиво почесал бороду, а гитец глотнул кофе и посмотрел на рагу. От запаха картофеля и баранины его измученный стрессом желудок свернулся в колючий узел.

Дядя повернулся к племяннице:

– Я пойду с вами. Этот бугай, – кивок на Константина Ивина, – за тобой не углядит. Да и сесть по такой срани – еще та задачка.

– Ты несправедлив к Касу, – Лем перелила в бульонницу свою порцию кофе и уступила механику плиту. – Но если ты думаешь, что я откажусь от дополнительной пары рук, то ошибаешься.

– Кто идет, Мари? – Константин проигнорировал подначку и наполнил тарелки для Вильгельма Горрента и Устина Гризека.

Парень мигом набросился на еду. Штурман покосился на него и отошел к раковине вымыть руки.

– Ропулус и Колин останутся. Остальные на ногах. Дядя Грег, Анастасия позаботится о раненых?

– Она умница.

– Прекрасно. Тогда желаю приятного аппетита. Через пятнадцать минут я жду всех на корабле.

– Раскомандовалась, пацанка… – проворчал дядя. – Настена!..

Георгий переоблачился в рабочий комбинезон и надел пояс с инструментами. Сверился с планами палуб, разобрал связку ключей-дубликатов и отложил ненужные. Подготовил несколько фонарей.

Проверив рюкзак, он ушел к супруге и детям. Лем знала: дядя любил их искренне и беззаветно, но никогда не выставлял этого напоказ, словно пряча бесценное сокровище. Семья была для него всем.

Дети загомонили, но через пару минут в комнате стихли вообще все звуки.

Доев рагу, Устин начал клевать носом. Константин приобнял парня и позволил вздремнуть на своем плече.

В свободной руке механик держал полупустую кружку с кофе, изредка делал глотки и внимательно наблюдал за Вильгельмом. Помыв после ужина посуду, штурман занялся ожогом Севана: густо наложил мазь на потрескавшуюся кожу и аккуратно перебинтовывал палец за пальцем.