Слово, что он подобрал, мне не понравилось, и я откровенно поморщилась. А затем заметила, не скрывая лёгкой язвительности:

— Очень трудно быть непоколебимой, когда под руку лезут. Я же к тебе не лезу под руку, когда ты машину ведёшь?

Антон на сидении развалился и открыто ухмыльнулся.

— Помню, как ты рассуждала о целесообразности нашего развода, когда я был за рулём. И меня это не сбило.

— Потому что ты молчал, как рыба об лёд, — поддакнула я.

— А надо было остановиться и тебя задушить?

Я махнула на него рукой, тронула машину с места, когда на светофоре загорелся зелёный свет.

— Тебя всё равно не переспоришь.

— А не надо со мной спорить, меня надо слушать.

Я не удержалась и сказала:

— Когда ты говоришь таким тоном, я сразу слышу Алика Тимуровича. «Не надо спорить с мужчиной, нужно молчать и любить».

Антон, не скрываясь, рассмеялся, а вслед за мной заметил:

— А когда ты говоришь в таком тоне, я сразу слышу Борю. Он любил поехидничать.

Я даже рот от возмущения открыла.

— Я ехидна?

Антон глаза на меня вытаращил, понял, что сказал лишнее, и поторопился вину загладить, похлопал меня по голой коленке.

— Любимая, не думай о глупостях, веди машину.

— До какой же степени ты меня порой бесишь.

Антон же снова рассмеялся и лёгким тоном меня заверил:

— Это как раз нормально. — Его ладонь снова оказалась на моём колене, погладила. — Сейчас приедем домой, и сразу начнём мириться. Как ты смотришь на такое предложение?

Я кинула на него задумчивый взгляд, затем сосредоточилась на дороге, но вид при этом имела загадочный, на губах тень улыбки, а разулыбалась уже тогда, когда муж рядом весело хмыкнул. Хотя то, что я налету ловила все его помыслы и молча соглашалась участвовать в его затеях (если вспомнить, кем мой муж является), несколько настораживало. Я же педагог, в конце концов, и только несколько часов назад я дала обещание Антона перевоспитать, во имя собственного блага и нашего с ним общего будущего, а сейчас смотрю в его улыбающееся лицо и лукавые глаза, и менять что-либо мне совершенно не хочется.

Следующие три недели прошли для меня в домашних заботах. Я совершенно не ожидала, насколько меня захватит сей процесс. Но я занялась перестановкой мебели, сменой штор и обивки, покупкой нового спального гарнитура в одну из гостевых спален, которую, как выяснила, обычно занимали родители Антона, когда приезжали в гости, и когда моя жизненная активность вывела меня на задумку осуществить полноценный ремонт на втором этаже, я приказала себе остановиться. Буквально заставила себя, отложила все каталоги и журналы, точнее, спрятала их под замок. Антон же был и на ремонт согласен, лишь бы я больше не страдала, не скучала и не вспоминала про предателя Станислава Витальевича. Кстати, я сама не считала Стаса предателем и даже ни разу его так не называла, ни вслух, ни мысленно, но муж записал его в предатели, как и Ленка, и они вдвоём нет-нет, да и могли это озвучить, чем заставляли меня хмуриться. Хмурилась я от непонимания, а они считали, что от злости и негодования. И чтобы избавить меня от того и от другого, Антон готов был на многое, даже перетерпеть бригаду ремонтников в доме. Но я поспешила его успокоить: ремонта не будет.

К тому же, у меня неожиданно нашёлся достойный повод, на который я перенесла своё внимание. Я как-то неожиданно, по щелчку пальцев, каким-то невероятным озарением поняла, что беременна. Проснулась утром, остановилась перед зеркалом в ванной, с минуту себя разглядывала, буквально ощупывала взглядом, и подумала: беременна. Секунд пять я пребывала в панике, прислушивалась к себе: не тошнит ли, не кружится ли голова… Какие там ещё симптомы? После чего наспех оделась, села в своего «жука» и отправилась в аптеку за тестом. Антоша всю эту суматоху благополучно проспал, и даже когда я вернулась и проделала все необходимые с тестом манипуляции, и плюхнулась рядом с ним на постель, протягивая доказательство свершившегося, он долго отказывался просыпаться и начинать соображать. Хмурился, бестолково таращил на меня глаза, после чего заявил: что он рад. Честно.

— Ты внуков хотел или нет?

Вот тут на его губах начала расползаться улыбка.

— Давай ты спросишь меня об этом лет через тридцать?

— Если ты будешь так сильно тормозить, большая вероятность того, что тридцать лет мы вместе не проживём.

Он хохотнул, притянул меня к себе и поцеловал, почему-то в лоб.

— Я постараюсь исправиться. — Погладил меня, когда я, повозившись, устроилась у него под боком и обняла, помолчал немного, затем спросил уже другим, более осмысленным голосом: — Серьёзно, беременна?

Я кивнула. Он снова помолчал, мозг, видимо, окончательно проснулся, потому что Антон принялся рассуждать:

— Жили бы мы в Америке, я бы в суд подал на производителя противозачаточных таблеток.

— Всякое бывает, — флегматично проговорила я и потёрлась щекой о его голую грудь. Решила не утруждать только что пробудившееся после сна сознание супруга подробностями о том, что сама бросила пить таблетки после того, как он на маминой кухне принялся взывать к моей совести и говорить, что родители мечтают о внуках. Сам Антон не особо о детях мечтал, попросту не представлял, что это такое — быть отцом, вот я и решила предоставить ему такой шанс. Решила положиться на судьбу. Ещё не знала в тот момент, как повернутся наши отношения, окажемся ли мы с ним вообще в одной постели ещё когда-нибудь, и, заметьте, я выдержала значительную паузу в три свидания, которые растянулись на неделю, так что всё честь по чести. А уж дальше судьба и сыграла свою роль. Мы всё ещё женаты, я считаю, что счастливы, и «мы беременны», всё очень вовремя. Зато сейчас, пережив признание мужу, я вдруг поняла, что не на шутку взволнована, по-хорошему взволнована. У нас с Антоном будет ребёнок, жизнь снова меняется. Больше не надо мучиться сомнениями, переживать из-за того, что заскучаю дома, что всё испорчу и мужу наскучу, буду занята только тем, что стану готовить ему борщи да ждать его возвращения домой. Теперь у меня смысл в жизни появился. У нас будет ребёнок.

И меня не тошнит. Кто придумал противное слово — токсикоз?

Я умирала. Прошла всего неделя, и пять дней из этой недели меня тошнило. От любых запахов и даже от любимых духов. Время до полудня я проводила в обнимку с унитазом, и даже завтрак Антон теперь себе готовил самолично, потому что я при всём желании не могла ни смотреть, ни нюхать яичницу, его любимый бекон и даже кофе. Муж хоть и посмеивался, но проявлял сочувствие, а вечерами баловал меня десертами, которые привозил из ресторанов. Это было неправильно и, возможно, даже вредно, но мне безумно хотелось сладкого. Антон тоже нашёл в этом что-то для себя положительное, и пока я ела очередное пирожное с взбитыми сливками, он перебивал мне аппетит поцелуями и говорил, что с каждым днём я всё вкуснее и вкуснее. Глупо, конечно, но всё-таки умилительно, и для вечеров вдвоём занятие весьма подходящее. А утром меня снова тошнило. Мама советовала мне мужаться, а свекровь сыпала рецептами народной медицины, русской и кавказкой, что должны были непременно помочь при токсикозе. Я послушно Зою Павловну выслушивала, правда, ничего не запоминала. Мой мозг на первый триместр беременности, кажется, решил отключиться.