Они по-своему очень нянчились с ним. Причиной этому была слепота Серой Волчицы, так как с самого дня его рождения она перестала выходить с Казаном на охоту, и было вполне естественно, что Бари занимал все ее внимание и постоянно был при ней, хотя его несколько раз и подмывало бросить ее и убежать вслед за Казаном. И вот теперь суровая природа предъявила Бари за это счет. Путем тяжкой борьбы она старалась внушить ему, что для него настал час, когда о своем пропитании он должен был позаботиться сам. Медленно, но настойчиво она старалась вдолбить ему это, и он стал вспоминать о том, как несколько дней тому назад ему удалось найти в камнях у ручья, невдалеке от кучи валежника, трех или четырех слизняков и съесть. Пришла ему на ум также и двустворчатая раковина, которую он нашел там же и в которой оказалось нечто мягкое, сладенькое и вкусное. И им овладело новое возбуждение. Кончилось тем, что и он стал охотником.

По мере того как редел лес, ручей становился все мельче. Он бежал теперь по песчаным отмелям и по мелким камням, и Бари стал совать свой нос под каждый камушек. Долго он не мог добиться успеха. Те немногие слизняки, которых ему удалось обнаружить, оказались такими быстрыми и вертлявыми, что ему не удалось их схватить, а двустворчатые раковины закрылись так плотно, что их не могли бы раскусить даже и сильные челюсти Казана. Было уже около полудня, когда он поймал первого в своей жизни рака, величиной с мизинец. Он с жадностью его сожрал. Вкус этой пищи побудил его к новой ловле. В течение половины дня он поймал еще двух раков. К вечеру он уже выгнал из-под кочки кролика, и будь он на месяц старше, он успел бы его схватить. Все-таки он был еще очень голоден, потому что три рака на протяжении целого дня не могли удовлетворить его настойчиво возраставшего голода.

С наступлением ночи к нему опять возвратились его страхи и безграничная тоска одиночества. Еще до сумерек ему удалось найти для себя убежище под большим камнем, где лежал теплый, мягкий песок, который мог бы послужить для него постелью. После своего поединка с молодой совой он прошел уже очень порядочное расстояние, и камень, под которым он нашел для себя на эту ночь приют, находился от его родной берлоги под валежником по крайней мере милях в восьми или десяти. Он возвышался на открытом месте в долине ручья, по обеим сторонам которой стенами стояли сосновые и кедровые леса; и когда взошла луна и высыпали на небе звезды, Бари мог видеть, как ярко сверкала в ручье вода; было ясно как днем. Прямо перед Бари, вплоть до самой воды, тянулся широким ковром белый песок. По этому песку полчаса спустя прошел громадный черный медведь. Пока Бари еще не натыкался на семью выдр, игравшую в луже, точно покрытой маслом, все его представления о лесе не шли дальше Серой Волчицы, Казана и таких созданий, как совы, кролики и небольшие пернатые существа. Выдры не испугали его, потому что он измерял всех животных по величине, а Некик был ростом вдвое меньше Казана. Но медведь оказался гигантом, в сравнении с которым Казан был пигмеем. Это действительно была фигура. Если природа употребила именно этот метод, чтобы познакомить Бари с тем, что, кроме собак, волков, сов и раков, в лесах обитают еще и другие, более важные существа, то в данном случае она, пожалуй, перехватила через край. Ибо медведь весил целых пятнадцать пудов, тогда как в самом Бари едва насчитывалось три фунта. Он был толст, и шерсть на нем лоснилась от беспрерывного питания рыбой в течение целого месяца. При лунном освещении он блистал своей черной шерстью, точно был одет в бархат, и шел, забавно переваливаясь с боку на бок и низко опустив голову. Но хуже всего было то, что, идя к ручью, он остановился на песчаной отмели как раз в том самом месте, где всего в каких-нибудь десяти футах от него дрожал под своим камнем, точно в лихорадке, Бари.

Было ясно, что медведь почуял в воздухе его запах. Бари слышал даже, как он принюхивался; он слышал его дыхание; он уловил в его красноватых глазах внезапно блеснувший свет, когда медведь подозрительно обернулся на торчавший камень. И если бы Бари знал тогда, что именно он, Бари, это маленькое, незначительное создание, был настоящей причиной того, что чудовище испугалось, и что нервничало оно именно потому, что почуяло его, то он растявкался бы от радости. Ибо медведь, несмотря на свою величину, всегда трусил, когда сталкивался с волками. А от Бари сильно пахло волком. С каждым мгновением этот запах становился для медведя все чувствительнее, и вдруг, как на грех, точно для того, чтобы нарочно увеличить в медведе его нервозность, в эту самую минуту откуда-то издалека, из леса, послышался вдруг протяжный, жалобный волчий вой. С недовольным хрюканьем медведь отправился восвояси. По его мнению, не стоило связываться с волками. Они не остановились бы и не вступили бы с ним в честный бой. Они набросились бы на него целой стаей, гнали бы его перед собою целые часы и старались бы перекусить ему пятки. Если бы он и попытался отразить их нападение, то при такой бешеной скачке они все равно оказались бы увертливее его. Какая же была польза оставаться там, где волки могли нарушить такую прекрасную ночь? И с решительным видом он заковылял прочь. Бари услышал, как он тяжело зашлепал лапами по воде, переходя через ручей, и глубоко вздохнул. Это был вздох облегчения.

Но этим не закончились для него тревоги в эту ночь. Он избрал для своего ночлега именно то самое место, куда все звери сходились на водопой и где они переходили вброд через ручей, чтобы попасть в противоположные леса. И едва только ушел медведь, как Бари услышал тяжелый хруст песка под копытами и удар ими о камни: это явился лось с громадными ветвистыми рогами и стал прогуливаться по открытому пространству при луне. Бари широко раскрыл глаза. Если в медведе было пятнадцать пудов весу, то в этом гиганте, у которого были такие длинные ноги, что казалось, будто он ходил на ходулях, должно было быть вдвое больше. За ним шла его лосиха. А за нею – их теленок. Он весь состоял из одних только ног. Этого были уже слишком много для Бари, и он все глубже и глубже старался запрятаться в свою нору, пока наконец не улегся в ней, как сардинка в своей жестянке. И так ой пролежал в ней до самого утра.

Когда на следующее утро, на рассвете, Бари выполз из-под своего камня, чтобы следовать далее, он был уже значительно старше, чем накануне, когда, выйдя из своей берлоги под валежником, наткнулся на молодую сову. Если возраст может измеряться опытностью, то за последние сорок восемь часов он постарел чуть не вдвое. Теперь уж он вышел из щенячьего возраста. Он пробудился с новой и с гораздо большей способностью ориентироваться. Перед ним открывался широкий, неведомый мир. Он был полон живых существ и предметов, перед которыми Казан и Серая Волчица теряли свое значение. Те чудища, которых он видел на песчаной отмели при лунном свете, явились причиною того, что в нем родилось новое, еще неведомое для него чувство осторожности и пробудился один из величайших животных инстинктов, а именно первобытное понимание того, что сильный всегда живет за счет слабого. Вот почему вполне естественно, что сила и угроза в его глазах оказались пропорциональными внешней величине. Так, медведь был более страшен, чем Казан, а лось – более страшен, чем медведь. К счастью для него, этот инстинкт не ограничился в нем именно таким масштабом: скоро он понял, что и его собственная порода, именно волчья, в свою очередь, была в высокой степени опасной для всякой лесной твари, будь она с крыльями, с когтями или копытами. В противном случае, подобно мальчику, который, не умея хорошо плавать, бросается в самую стремнину, мог бы и он прыгнуть со всего разбега в самую глубину и разбить себе голову о камни.