Но еще курьезнее то, что Пиффёль рассказывает, как «однажды, когда графиня д’Агу только что наговорила тысячу любезностей m-me Дорваль, эта последняя повернулась ко мне и сказала: «Как зовется эта раковина?».

И вдруг оказывается, что и про виконтессу некая малоприличная особа полусвета, по прозвищу «Прозерпина», бесцеремонно говорит среди веселого и пьяного ужина, обращаясь к Орасу: «Ваша виконтесса суха, блестяща и колюча, как раковина».

Очень интересно отметить, что и Бальзак и Гейне во многих местах отзываются о гр. д’Агу почти в тех же выражениях, как и «Д-р Пиффёль», и как автор «Ораса» о своей виконтессе. Так, например, Бальзак пишет в одном из своих писем к г-же Ганской, что когда печаталась «Беатриса», то «пришлось выбросить несколько острот Камиллы Мопен насчет костей Беатрисы», – если читатель помнит, эта самая «Камилла Мопен» или «M-lle des Touches» ни кто иная, как Жорж Санд, являющаяся в виде героини этого романа Бальзака, а Беатриса – графиня д’Агу.

15 мая 1843 г. он пишет:

«Мария д’Агу, по выражению оперных девиц, ужасный зверь из пустыни. Лист очень счастлив, что отделался от нее. Она сделалась журналисткой с Жирарденом. Она, как и княгиня Бельджойозо, дозволяет себе моду бросать своих детей. Она кокетничала со мной и пригласила меня обедать. Я у нее обедал дважды: раз с Энгром и раз с Гюго. Она до того преисполнена претензий, что ее едва выносишь в течение двух часов. Я бежал навеки»...

16 мая 1843 г. Бальзак пишет своей корреспондентке: «Она (гр. д’Агу) внучка Бетманов из Гамбурга или Франкфурта, но изображает из себя даму большого света, так же как брат ее, г. де Флавиньи – дипломата».

Гейне, в свою очередь, перед выше приведенными нами строчками о «хорошеньких дамах-писательницах», которых «не боится», так прозрачно рассказывает об «опасности» таинственной «контессы»:

...«Вчера мне один приятель рассказал ужасную историю. Он разговаривал в церкви Сен-Мерри с одним молодым немецким художником, который таинственно сказал ему: «Вы задели Madame la comtesse de *** в немецкой статье. Она узнала это, и Вы обречены на смерть, если это вновь случится. Elle a quatre hommes qui ne demandent pas mieux que d’obéir a ses ordres».

Разве это не ужасно? Разве это не похоже на страшные ночные истории госпожи Радклиф? Разве эта женщина не своего рода Tour de Nesle? Ей стоит кивнуть, и четыре спадассена нападают на тебя и уничтожают тебя, если не физически, то морально. Но каким образом эта дама достигла такого мрачного могущества? Разве она так прекрасна, так богата, так знатна, так добродетельна, так талантлива, что оказывает такое безусловное влияние на своих телохранителей, а эти последние так слепо ей повинуются?

Нет, эти дары природы и фортуны у нее имеются не в слишком-то высокой степени. Я не говорю, что она некрасива; некрасивых женщин не бывает. Но я могу со смелостью утверждать, что если бы прекрасная Елена была похожа на эту даму, то Троянская война не разгорелась бы, крепость Приама не была бы сожжена, и Гомер никогда не воспел бы гнев Ахиллеса, Пелеева сына. Она точно также и не столь знатна. Яйцо, из которого она вылупилась, создано не Юпитером и высижено не царской дочерью, так что и по рождению она не может быть сравнена с Еленой. Она произошла из купеческого дома из Франкфурта. И сокровища ее также не столь велики, как те, которые царица Спарты захватила с собой, когда Парис, который так прекрасно играл на цитре (фортепьяно тогда еще не было изобретено), ее оттуда увез. Наоборот, поставщики этой дамы вздыхают, что она еще им должна за свою последнюю искусственную челюсть. Единственно по части добродетели ее можно поставить наравне со знаменитой Madame Менелаевой»...

Нам кажется, что начиная со слов «Нет, этих даров природы» и до конца абзаца – строчки эти производят впечатление на истинно-гейневский лад переделанного отрывка: «Виконтесса де Шальи никогда не была красавицей... виконтесса де Шальи никогда не отличалась умом... виконтесса де Шальи происходила из семейства финансистов»...

Словом, автор «Ораса», забыв про свой мужской псевдоним, не удержался, чтобы не царапнуть немножечко по-женски ту некогда воспеваемую приятельницу, которая, в свою очередь, не могла простить «Жоржу» победы над Шопеном, и ничего лучшего не находила, как смеяться в своих письмах над ним и даже над его болезнью.

Виконтесса тоже не переносила, чтобы кто-нибудь, допущенный в ее салон, не сделался тотчас ее поклонником, и потому, разумеется, немедленно повела атаку против Ораса. Но сей последний точно также не может не «первенствовать», не стараться победить соперников.

И вот с той и другой стороны ведется правильная осада, кончающаяся, разумеется, желанным поражением обеих сторон. Но нашла коса на камень! Виконтесса и Орас оба обуреваемы своей personnalité, оба тщеславны и страдают еще тем, что, по мнению автора, «Лафатер назвал бы approbativité»: жаждой всеобщего одобрения и признания достоинств со стороны публики.

Виконтесса ищет в любви Ораса пикантной новизны, беззаветного и романтического поклонения, не похожего на светские ухаживания лиц ее круга; жаждет обожания, которое еще возвысило бы ее в глазах всех. Но Орас на это так же мало способен, как она сама – на беззаветную преданность любимому человеку. Наоборот, он тщеславно хотел бы красоваться в качестве победителя аристократической, слывущей за неприступную, львицы. Однако, это несовместимо с правилами порядочности, да и виконтесса – не Марта, и не только не станет афишировать свою связь, но не простит ни малейшей оплошности против глухой таинственности, в которой она желает сохранить эту связь. Но Орас – выходец из другого круга, светская шлифовка его – внешняя, а не всосанная с молоком матери. Он делает ряд непростительных ошибок и бестактностей. Делает их, опять-таки, по необузданному тщеславию и вечному неумению хоть сколько-нибудь забыть о своей драгоценной особе в пользу других, и компрометирует виконтессу. Он жестоко наказывается за это виконтессой и ее присными, издевающимися над ним, как некогда графиня д’Агу издевалась над бедным Пельтаном,[341] и не только навеки изгоняется из этого круга, но еще благодаря мстительности виконтессы теряет случай жениться на богатой наследнице или на не менее богатой вдове, и тем удовлетворить пробудившейся в нем, после счастливой карточной игры, страсти блистать в качестве элегантного вивера в том кругу, которому он не принадлежит ни по средствам, ни по состоянию.

Между тем, еще во время ухаживания за виконтессой, и опять-таки из тщеславного желания выдвинуться чем-нибудь, он выступил на литературное поприще, написав роман,