– Вам с Паулем нужно все обсудить, – сказала она Мари. – Я знаю, что он любит тебя. Каждый вечер он сидит один в своем кабинете над какими-то документами и выпивает бутылку красного вина. Это же ненормально.

Мари объяснила ей, что все не так просто:

– Во многом дело, конечно, во мне, Лиза. Но у меня было ощущение, что мне больше нет места в этом доме. Я вдруг снова стала бедной сиротой, которую приютили из жалости. Незаконнорожденной дочерью женщины, которая писала скандальные картины и упорно противостояла воле Иоганна Мельцера. У меня было такое чувство, что даже ужасную смерть моей бедной матери вменяют мне в вину, повлекшую сейчас такие последствия.

– Вот теперь ты точно бредишь, Мари!

– Я не согласна с собой, Лиза. И, к сожалению, Пауль не поддерживает меня. Наоборот, он на стороне своей матери. А она, к сожалению, сильно изменилась.

– Я тоже это заметила, Мари. И знаешь, что я думаю?

Мари не подтвердила и не опровергла ее теорию о том, что изменения в маме было результатом влияния Серафины.

Это было возможно, но не доказано. В любом случае, дети страдали из-за нее, и теперь она винит себя за то, что не вмешалась раньше. Китти решила проблему по-своему. Она переехала с Хенни на Фрауенторштрассе. И все!

– И как долго теперь должно длиться такое положение дел?

– Я не знаю, Лиза.

На самом деле она немного завидовала Мари. На Фрауенторштрассе, конечно, было веселее, чем здесь, на вилле. Там бегали трое детей, Гертруда орудовала кухонной ложкой, Китти наслаждалась присутствием Мари, и у них часто были гости. Все было богемно, непринужденно, нестандартно, щедро. Там, вероятно, никто бы не возмутился беременной женщиной, переживающей развод. Здесь, на вилле, гостей приглашали редко, а если и приглашали, то это были обычные деловые друзья Мельцеров. Лизу ни разу не просили участвовать в таких встречах; в конце концов, рядом с мамой была Серафина. Невероятно. Серафина действительно заняла место Мари на всех приемах. Об этом ей рассказала Герти, которая была так же возмущена, как и вся остальная прислуга.

Именно Мари уговорила Лизу написать письмо Себастьяну:

– Неважно, Лиза. Он имеет право знать, что станет отцом. Как он поступит дальше – его дело. – Такова была в действительности Мари. Она ни на секунду не поверила, что ребенок, которого Лиза носит, был от Клауса. Интуитивно она поняла сложившуюся ситуацию и приняла ее как должную. – Я не могу представить, что ему все это безразлично, Лиза.

Лиза возразила. Она прожила с ним в одном доме четыре года, и его упрямство и педантичность ужасно действовали ей на нервы.

– Эта встреча была скорее… скорее трагической ошибкой. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

Она и сама чувствовала, насколько неправдоподобно звучат ее объяснения. Но Мари с пониманием кивнула. Они встали и какое-то время смотрели в окно. Пауль и в самом деле тайком починил старые санки и теперь катал детей в парке.

– Это была замечательная идея, ты не находишь?

Мари лишь грустно улыбнулась. Вероятно, она вспомнила поездку на санях двенадцать лет назад, когда она еще была помощницей кухарки на вилле. Тогда Пауль и Мари были без памяти влюблены друг в друга.

– Может быть, правду говорят, что не следует выходить замуж выше своего положения, – тихо пробормотала Мари.

– Какая чушь! – возмутилась Лиза. – Мама и папа тоже были из разных сословий. Мама – дворянка, а папа был мещанином.

Она замолчала, размышляя о том, счастливым или несчастным был брак ее родителей. Затем вспомнила, что Себастьян тоже происходил из очень скромной семьи, и она как дочь богатого владельца фабрики была бы для него недосягаема. В прошлом, по крайней мере, так и было. Сегодня, особенно после войны, многое изменилось!

– Что ты сделаешь, если Себастьян внезапно появится у двери? – неожиданно спросила Мари.

– Боже мой! – в ужасе воскликнула Лиза. – Он ни в коем случае не должен видеть меня такой распухшей и уродливой!

Мари молчала и смотрела, как Алисия и Гертруда вместе с Китти усаживаются в санки. Но ее лицо ясно показывало Лизе, что та сейчас выдала себя. Лиза все еще любила Себастьяна. Она любила его даже больше, чем когда-либо.

– Посмотри на это. – Мари указала вниз во двор. – Как ловко мама раскачивается на сиденье. И как она смеется – кажется, ее совсем не беспокоит, что здесь так тесно и вертятся дети.

Вечером этого дня, после того как Китти со своей веселой свитой вернулась на Фрауенторштрассе, у мамы началась страшная мигрень.

Серафина с упреком сказала Паулю:

– Сначала вы возвращаете ей внуков, а потом она снова должна расставаться с ними. То, что делает ваша жена с вашей матерью, действительно очень жестоко!

– Не вам судить, фрау фон Доберн! – резко сказал Пауль и захлопнул за собой дверь кабинета. Лиза наслаждалась видом окаменевшего лица Серафины.

Прошло уже целых две недели, и в воскресенье близнецы должны были приехать в гости. Лиза поморщилась, потому что ребенок в ее животе зашевелился. Вчера он повернулся так неудачно, что она внезапно не смогла сделать ни шагу. Боль пронзила ее от бедра до правой лодыжки. Мучение эта беременность!

Она оторвалась от теплой печки и подошла к старомодному письменному столу, который тоже вернули с чердака. Она внимательно просмотрела написанное и исправила выражение «ускользнули» на «неожиданно ушли» и задумалась о том, как ей лучше сообщить о своем состоянии.

«Не желая влиять на ваш дальнейший жизненный путь, я пишу, чтобы сообщить вам, что наша короткая встреча была не без последствий…»

Она внезапно остановилась, потому что услышала незнакомый звук. Истошный женский крик. Даже истеричный. Это была Эльза? В любом случае, крик доносился с первого этажа. Дёрте? О боже, только не Дёрте, эта неудачница!

Хлопнула дверь, кто-то торопливо взбежал вверх по лестнице. Это могла быть только лестница для слуг – она была сделана из кирпича, а лестница, которой пользовались господа, была покрыта ковровой дорожкой.

– Помогите! – пронзительно кричал снизу женский голос. – Полиция! Ограбление! Грабители!

Это была не Дёрте, с облегчением поняла Лиза. Это кричала Серафина. Боже, какой она была истеричкой!

– Мужчина… мужчина ворвался в мою комнату.

Теперь к ее крикам присоединились другие голоса. Лиза узнала Брунненмайер, а затем и Юлиуса. Очевидно, они пытались успокоить экономку.

Мужчина? В комнате Серафины? Теперь и Лизе стало не по себе. Мужчин здесь было мало. И если это был не Юлиус, то оставался только Пауль. На долю секунды у нее в голове возникла