Презрительный тон экономки еще больше смутил бедную Дёрте. Все это видели, Герти громко крикнула:

– Осторожно!

Но было уже поздно. Дёрте, собирая уголь, двинулась назад к раковине, и теперь ее обширная задница уперлась в столик для грязной посуды. Стоявший сверху чан начал шататься, наклонился, и немытая с ужина посуда разлетелась по всей кухне. Тарелка за тарелкой, чашка за чашкой. Герти и Августе удалось спасти молочник и большое блюдо, остальное лежало в осколках.

– О, боже ж мой, какой несчастный сегодня день, – заикаясь, произнесла Дёрте, застыв на месте от ужаса. – Ведь у меня сзади нет глаз, фрау фон Доберн.

– Это невероятно! – возмущалась экономка, бледная от гнева. – Я прослежу, чтобы ты исчезла отсюда.

Дёрта зарыдала и поднесла руки к лицу, забыв на мгновение про угли в ее фартуке, и они с грохотом посыпались на плитку. Юлиус вслух заметил, что это должна решать госпожа фон Хагеман, поскольку Дёрте – ее личная служанка. Герти, Эльза и Августа подбирали осколки посуды и куски угля.

В этот момент на кухне появился Гумберт. В общей суматохе его сначала никто не заметил, он остановился у входа, прислонился к дверному косяку и скрестил руки на груди.

– В этом есть одна хорошая сторона, – сказал он с ухмылкой. – То, что разбилось, не нужно больше мыть.

Выражение лица Дёрте немного прояснилось, но госпожа фон Доберн сердито обернулась и уставилась на говорившего.

– Вы тоже находите это смешным, когда уничтожается имущество хозяев?

– Никоим образом, – дружелюбно ответил Гумберт. Он развел руки и отвесил небольшой, но заметный поклон экономке. Трудно было понять, что это – вежливость, личное уважение или ирония. – Но почти все в жизни можно заменить, дорогая фрау фон Доберн. Кроме жизни и здоровья.

Хоть он и стал устрашающе тощим, с впалыми щеками, у него была некая аура, действующая на женщин, которую раньше он не проявлял таким образом. Это почувствовала и экономка; она улыбнулась и признала, что в этом отношении он, безусловно, прав.

– Как вы себя сегодня чувствуете, Гумберт?

Он поблагодарил за участие и сообщил, что с каждым днем чувствует себя все лучше.

– Тишина и покой, хорошее питание плюс дружеский прием и все эти милые люди, которые так трогательно заботятся обо мне. – Он подмигнул экономке и добавил, что чрезвычайно благодарен за все. – Если я могу быть где-то полезен, дорогая фрау фон Доберн, пожалуйста, используйте меня. Я настоятельно вас об этом прошу. Мне совсем не по себе от того, что я сижу без дела, когда кругом столько работы, которую нужно сделать.

Если она и собиралась упрекнуть его в том, что он до сих пор не пошевелил и пальцем, то теперь Гумберт выбил у нее этот аргумент из рук.

– Что ж, если вы думаете, что у вас достаточно сил, вы могли бы помочь Юлиусу почистить автомобиль. Внутри и снаружи. В воскресенье господин Мельцер хочет взять детей на прогулку.

– С удовольствием.

Госпожа фон Доберн милостиво кивнула, еще раз взглянула на трех женщин, которые собирали уголь и черепки с пола кухни и сортировали их в два разных ведра, затем двинулась к выходу в сторону прихожей.

– Завтрак для госпожи Мельцер, госпожи фон Хагеман и для меня в восемь в столовой. Как всегда! – крикнула она через плечо.

Повариха подождала, пока она уйдет, затем достала из ящика тарелку с колбасой и ветчиной и поставила на стол перед Гумбертом.

– Интересно, куда она все это девает, – пробормотала она. – Завтракает одна в семь в комнате экономки, потом завтрак в восемь с госпожой. Обед в час с госпожой, позже кофе и пирожные с кремом, ужин с госпожой. После этого она идет на кухню и берет на ночь тарелку с нашего стола. И при том остается худой, как селедка.

– Некоторым просто везет, – тяжело вздохнула Августа, которая после последней беременности все еще была круглой, как бочонок, и, как говорится, набирала вес от одного взгляда на булочку.

– Нет, я не хочу выглядеть, как она, – сказала Герти. – Тощая как доска. А вместо головы вишневая косточка.

Смех наполнил кухню, и даже Дёрте, чье заплаканное лицо было измазано углем, веселилась вместе с остальными.

– Интересно, что будет в это воскресенье? – Повариха налила Гумберту кофе с молоком. – В последний раз они пробыли на моей кухне пять минут, и им пришлось сразу уйти. Отец хотел показать новый печатный станок на фабрике. А потом госпожа пила кофе с детьми и ела торт с кремом.

Эльза, которая обычно не любила говорить ничего плохого о своих хозяевах, с огорченным видом заметила, что бедному мальчику даже не разрешили прикоснуться к клавишам фортепиано.

– Конечно, – подтвердила Герти. – Уже на фабрике возникли неприятности. Это было видно, когда они вернулись. Господин выглядел очень сердитым и потом весь день больше не обращал внимания на детей.

Гумберт терпеливо ждал, пока Брунненмайер приготовит бутерброд с ветчиной и солеными огурчиками. Она делала это осторожно, как будто он был трехлетним ребенком. Сейчас ему было уже лучше, только ночами случалось обострение. Все слышали, как он бродил по коридору, иногда шел на кухню и прятался под большим столом. Там он чувствовал себя в безопасности, как сказала однажды Брунненмайер. Гранаты не могли повредить старый стол. Не было и летчиков, которые стреляли сверху из пулеметов.

– Бедные малыши, – пробормотал он, задумчиво жуя. – Почему он такой слепой, наш хозяин? Мальчик просто не любит машины. Но если он играет на фортепиано так хорошо, как вы говорите…

– Он мог бы выступать в Берлине. Как чудо-ребенок, – убежденно сказала Герти.

– В Берлине? Лучше бы не надо, – пробормотал Гумберт.

– Почему же? – с любопытством спросила Герти.

Но Гумберт был занят своим бутербродом с ветчиной и ничего не ответил. Он часто рассказывал о великом городе Берлине, о магазинах, кинотеатрах, многочисленных озерах, где можно купаться и грести на лодке. О городской железной дороге, Рейхстаге, триумфальной арке, даже о своей комнате. Он также рассказал о кабаре на Курфюрстендамм, оно было маленьким, туда помещалось всего пятьдесят человек, но они стояли в очереди, чтобы получить билет. В основном из-за него – но он этого не говорил. Так утверждала Брунненмайер.

В какой-то момент произошло нечто, с чем он не смог совладать. Что – это осталось его тайной. Любовная история? Интрига среди коллег? Несчастный случай? Никто не знал. Его припадки, которые он привез с собой с войны, вернулись, участились и в конце концов сделали невозможным выступление на сцене.

– Если бы не Ханна, я не знаю,