как обиделась, что мама не взяла ее с собой, и как ждала, что мама вот-вот вернется. Но мама так и не вернулась. Уехала в командировку, сказала бабушка.

А началось все с того, что Лиза рассказала маме про того человека и про все, чему он ее учил, и мама сначала сильно плакала и даже разбила две тарелки, а потом одела Лизу и повела куда-то, где было много людей в форме, но там они пробыли недолго, а потом мама снова плакала, а потом успокоилась, заулыбалась, позвонила тому человеку, и они пошли гулять все вместе к Лизиному любимому озеру, и мама заранее предупредила Лизу, чтобы Лиза зажмурилась, когда мама велит, и Лиза зажмурилась, но ей быстро стало скучно, и она подглядывала и видела, как мама обнимает того человека и уговаривает его немножко поплавать в озере – странноватое предложение, честно говоря, учитывая, что было уже очень холодно.

Мама в тюрьме, понимает Лиза.

Она его убила, убила его, убила, чтобы защитить Лизу. Она не бросила Лизу, все это время она ее защищала.

Лизина жизнь наконец укладывается в стройные схемы, обретает смысл, возвращает себе подлинность. Ячейки таблиц заполняются подтверждениями и доказательствами.

Вещи не врали Лизе. Все это время Лизе врала бабушка.

Лиза покрепче перехватывает ржавый топор, зажатый в руке, и тщательно обнюхивает его. Знакомый рыжий запах. Топор убивал, и не раз. Как минимум однажды он убил человека. Но Лиза каким-то образом знает, что он не против ей помочь.

Лиза находит разрубленную в щепки полку, ощупывает ее и обнаруживает торчащие из нее гвозди. Теперь можно расширить щели в крышке. Наконец у Лизы появляется несколько фотонов света.

Вещи в этом подвале выглядят очень честными. Хотя Лиза и повредила их, кажется, с ними все еще можно договориться. Каких-то пару секунд Лиза колеблется, но других вариантов нет – придется доверять незнакомым вещам.

Полка висит на одном гвозде, все ее банки разбиты, а осколки разбросаны по полу, но она торопливо, сбиваясь и задыхаясь, рассказывает Лизе о тех, кто жил тут раньше, и о том человеке, который запер тут Лизу. От этого разговора Лиза с удовольствием стала бы водой – хорошим честным дождем, чтобы выпасть сквозь доски подвальной крышки, чтобы обрушиться на его голову, чтобы он наконец прекратил быть тем, кто он есть.

Теперь Лиза знает, как нужно поступить.

Она откашливается, прочищая сорванные связки, и кричит что есть сил, чтобы он точно услышал ее:

– Какой сегодня день?

– Сиди молчи, не смей там орать! – тут же отзывается он.

Это хорошо. Он прямо здесь.

– День! День! День! – не останавливаясь вопит Лиза. – День-день! Какой день?

– Ща спущусь к тебе – и по башке. Ты совсем, что ли, дура? Совсем ума нет?

– Что мы назначим на роль ума? – радостно вопит она в ответ. – Способность к анализу происходящего и обнаружению скрытых взаимосвязей? Тонкую чувствительность в восприятии? Достоинство и смелость иметь и высказывать собственное мнение? Способность просчитывать других – и себя – на три хода вперед? – Голос ее крепнет, пробивает крышку подвала, ловит человека наверху. – Может ли Лиза назвать себя умной? Считать себя умной?

– Ты ненормальная, что ли?

– Интересный вопрос. Что сочтем нормой?

– Ты хоть понимаешь, что ты одна? – Он чем-то громыхает там, сверху. – Доходит, что никто тебя не спасет?

“Во всем важном, что тебе предстоит, ты все равно останешься одна, и никто тебе никогда не поможет, придется справляться самостоятельно”, – говорил Лизе тот человек в пупырчатых туфлях. Она слышала только “ты все равно останешься одна”, но можно было услышать и другое: “Что бы ни происходило, ты справишься сама”.

– Ты тоже один! Тебя тоже не спасет!

На секунду сверху становится тихо. Потом он отвечает:

– Заткнись, помолчи немного, башка от тебя трещит. Может, передумаю тебя убивать.

Лиза молчит. Может, он и правда передумает. Может, она напрасно его дразнит?

– Ты чего там затихла? Задумала чего? Да чего я жду-то. Сказано – мочкануть. Готовься, ща приду за тобой.

Она слышит, как его тон становится все светлее, на глазах выцветая из густо-фиолетового в нежнорозовый.

Он ее боится. Он боится спускаться!

– Приходи, Лиза ждет, – говорит она, прижавшись спиной к стене.

– И приду.

Но крышка все не открывается.

– Кишка тонка, ублюдок! – кричит она вдруг.

Нужные слова сами выкатываются Лизе на язык – и острое чувство благодарности к Дане омывает ее лицо.

– Ах ты ж дрянь такая!

Он откидывает крышку. Подвал заливает ярким светом. Лиза непроизвольно зажмуривается, но тут же распахивает глаза – а он уже стоит перед ней.

– Ну-ка, что ты там вякнула?

Лизе хватает секунды, чтобы его узнать. Тот самый, с запонкой! Он и правда очень похож на ворона – все такой же сухой, черный, с длинным носом и лоснящимися волосами.

– Кишка тонка! – кричит Лиза ему в лицо.

Он хватает ее, разворачивает от себя:

– День какой, говоришь? Воскресенье! – и накидывает ей на шею веревку.

– Бить нельзя, – кричит в ответ Лиза. – Но сейчас – можно.

Рука с топором выскальзывает из рукава худи, размахивается что есть силы, летит назад, врезается в теплую преграду.

Петля на шее Лизы ослабевает.

Лизу больше никто не держит.

Ворон валяется на полу. Внезапно он длинно, всем телом вздрагивает, а потом вдруг опирается на затылок и одну из пяток и крутится вокруг своей оси, загребая глиняный пол второй пяткой, подминая под себя осколки соленых помидоров, заливая огурцы томатным соусом из раскроенной головы.

Вдруг хочется встретиться с ним глазами. Это удается, но лишь на одно мгновение, а потом его взгляд, бессмысленный и безразличный, скользит дальше, успев поранить Лизу глубже, чем она в состоянии осознать.

Взвиться по лестнице, схватить с вешалки какое-то теплое старье и выскочить на воздух.

Эпизод 2282

Чтобы убежать, нужно знать, куда именно бежишь, а с этим-то как раз напряженка. Хотя вокруг какая-то деревня, в окнах домов ни единого огонька. На столбе горит фонарь, а где следующий и будет ли он, совершенно неясно. К вопросу “где” добавляется вопрос “когда”. Человек в подвале сказал, что сегодня воскресенье, но как это возможно, если буквально только что была пятница? Однако вариантов не слишком-то много, остается смахнуть с лица и рук окровавленный снег, проморгаться, а потом пойти от дома по расчищенной дороге налево, в направлении фонаря, или направо, в темноту, надеясь, что через какое-то время встретишь еще один фонарь.

Когда выбираешь темноту, пугают только первые шаги. Да и темнота не такая уж абсолютная, как в подвале. Хромаешь себе и хромаешь. Дорогу видно – и ладно. На морозе из руки быстро перестает течь кровь. Вот и повод для радости. Подумать только, а? Впрочем, какой уж есть.

Деревня кончается, толком даже не начавшись, а дорога идет дальше, хотя фонарей вдоль нее нет как нет. Но на горизонте,