фонаря, и они бы поймали меня и точно убили, сомневаться не приходится. Значит ли это, что всегда нужно выбирать темноту?

Митя останавливает машину у соседнего дома. Слева и справа встают две машины, доверху набитые спецназом.

Митя выходит из машины, Эля выскакивает за ним, я тоже потихоньку выползаю, все время думая о том, что мне больше не во что переодеться. Досадно, что теперь мне требуется гораздо больше усилий на элементарные движения. В глубине двора я вижу Стаса. Он нас тоже видит, но смотрит только на Элю, которая замерла за плечом Мити.

Я внимательно вглядываюсь в лицо Стаса. Мне до сих пор не верится, что мягкий голос этого человека, его манера постоянно смущаться могут принадлежать насильнику и убийце.

Спецназовцы быстро и бесшумно вышелушиваются из машин и замирают позади, ожидая сигнала.

– Ментов привела, дрянь, – вдруг выдыхает Стас.

Я не сразу понимаю, что происходит потом. Митя резко оборачивается к Эле, кидает ее в снег, но падает почему-то Стас.

Пока Митя отбирает у Эли пистолет, я вбегаю в дом.

Владимир Сергеевич приник к полу, его локоть давит Тиму на горло. В руке у Тима молоток, он слабо и беспорядочно машет им, но никак не может попасть. Далеко на досках валяется скальпель – я смаргиваю, и сталь скальпеля на миг сменяется синей полупрозрачной пластмассой игрушки из детского набора. Страшный синий скальпель вонзается прямо мне в роговицу, я смаргиваю еще раз, и возвращается спокойная безопасная сталь.

Свободной рукой Владимир Сергеевич тянется к скальпелю, напрягая все мышцы, стиснув зубы. На лбу и у залысин у него выступили крупные синие – точно такого же цвета, как мерзкий пластик, – вены. Он резко выдыхает – и вдруг, сменив направление усилия, выбивает из рук Тима молоток.

Молоток летит прямо мне под ноги. Тим хрипит:

– Убей!

Перед глазами встает человеческое тело, вставшее на затылок и пятку.

Владимир Сергеевич делает еще один рывок, пальцы скребут прямо у ручки молотка, прямо у моих ног, и я аккуратно, носком ботинка, отодвигаю рукоятку от его пальцев. Затем поднимаю молоток, перешагиваю через сплетенные на полу тела и подбираю с пола скальпель. Я еще не знаю, что со всем этим делать.

– Убей, – снова хрипит Тим. Из глаз его катятся слезы, он хватает ртом воздух.

– Мама сорвалась. Мама просто сорвалась. Она не хотела. – В руках моих молоток и скальпель. Можно ли мне держать их? – Мама сорвалась. А я… Я Лиза…

– Убей, чего ждешь! – Кровь вдруг разом заливает лицо Тима, и я забываю, что хотела сказать.

Владимир Сергеевич слишком занят уничтожением Тима, чтобы обращать на меня внимание. Он даже не смотрит на меня, а значит, он не успеет меня остановить.

Я вспоминаю худеньких кричащих мальчиков с синеватой кожей. Я вспоминаю мерные шлепки плоти о плоть. Я вспоминаю глаза Коли Полецкого.

Я приставляю скальпель к сухощавой голени, прямо под задравшейся брючиной, и, как следует размахнувшись молотком, за три – ВЕЩИ! – удара – НИКОГДА! – прибиваю – НЕ ВРУТ! – его ногу к полу.

Снаружи видна только крошечная полоска стали. Удивительно, насколько глубоко можно вбить в человека что-то острое.

Владимир Сергеевич соображает, что происходит, только когда все заканчивается. Дом заполняется чудовищным воплем.

Тим отползает подальше и поднимается на четвереньки, заливая пол кровью. Зажав нос рукой, он запрокидывает голову. Сидит на полу, смотрит на меня поверх руки и молчит.

– Не волнуйся, – говорю я ему почти спокойно. – Я хорошо знаю анатомию. Если пробить выше, можно повредить артерию, если чуть ниже – перебьешь сухожилие, а я вбила аккуратно, это не опасно.

В дом вбегают спецназовцы, за ними Митя.

Владимир Сергеевич извивается на полу, спиной кверху, не в силах перевернуться. Теперь он больше похож на ящерицу, чем на человека. И очень далек от любого крупного хищника. Даже смешно.

– Уберите от меня эту ненормальную, – кричит он, когда я поправляю его штанину, чтобы удобнее было наблюдать за раной.

Кожа вокруг скальпеля чуточку набрякла и посинела, одна за другой из ложбинки вокруг рукоятки выкатываются две капли крови, но в целом ситуация стабильная, хотя я бы предпочла, чтобы скальпель вынимал кто-то с медицинским образованием и опытом.

– Уберите ее от меня! – надрывается Владимир Сергеевич. Я поднимаюсь на ноги, оглядываю дом. Повсюду валяются стулья, кое-где книги. Я поднимаю “Преступление и наказание”, несу его показать Владимиру Сергеевичу, кладу на пол прямо у его лица.

– Ну дела, – наконец говорит один из спецназовцев.

– Этот, что ли, педофил? – спрашивает второй у Мити.

Митя кивает. Как-то очень медленно он переворачивает один из опрокинутых стульев и, нашаривая сиденье, будто старик, опускается на него. Тим куда-то делся. Я оглядываю комнату, но его нигде нет, остались только быстро темнеющие лужицы крови на полу.

– Арестуйте эту сумасшедшую! – надрывается Владимир Сергеевич, ерзая по полу. – Она ненормальная! Уберите ее отсюда!

– Кто бы говорил про ненормальность, – вдруг говорит один из спецназовцев. – Пошли посмотрим, может, скорая приехала уже.

– Ага, и покурим. Если что, – обращается второй к Мите, – мы ничего не видели.

Они выходят. Владимир Сергеевич захлебывается криком и вдруг зажмуривается, перестает дергаться и начинает плакать. Плечи его трясутся, из носа текут сопли. Он рыдает и стучит кулаком по полу. Что еще он может сделать?

– Медведь, – говорю ему я, – отгрыз бы ногу и убежал.

Я вдруг замечаю молоток в своих руках. Мне хочется отбросить его подальше. Владимир Сергеевич продолжает рыдать на полу. Он всхлипывает совсем как ребенок, совсем как Коля Полецкий, которому не поверила мама.

Медленно, осторожно я подбираюсь к Мите и протягиваю молоток ему.

Это оружие.

Так положено – убийцы и преступники сдают оружие представителю власти.

Я только что взяла скальпель и молоток и прибила ногу – ногу живого человека – к деревянному полу.

Сзади подходит Тим. Наверное, он выходил умыться, потому что его лицо, и рубашка, и руки, и волосы – все мокрое. К носу он прижимает маленькое окровавленное полотенце.

Мне очень хочется взорваться прямо здесь. Упасть на пол рядом с Владимиром Сергеевичем, и кричать, и плакать.

– Ничего, ничего, – сквозь полотенце глухо говорит Тим.

Его слова достают меня с самого дна, его пальцы тянутся к моему плечу, и я, невероятным усилием превозмогая себя, тихонько говорю ему:

– Бить нельзя.

Он послушно отводит руку, и тогда я сама делаю шаг ему навстречу – и обнимаю его (он ниже меня почти на голову), и немножко качаю его в своих руках, и чувствую, как его деревянное тело, в которое за его недолгую жизнь вонзалось множество скальпелей, вдруг разом обмякает. Я слышу, как снова упал на пол молоток – Митя едва успевает подхватить Тима, другой рукой он виртуозно подставляет Тиму стул, на котором сидел сам, и Тим падает на стул, а Митя обнимает его голову и стоит так, прижав