Корабль продолжал вращаться, Земля уплывала из поля зрения, и в иллюминаторе появились звезды – те же, знакомые с Земли звезды, только яркие, немигающие, на фоне абсолютной, почти живой черноты. Затем снова стала видна Луна и вновь овладела мыслями…

Гарриман был безмятежно счастлив, – такое счастье редко дается даже людям, прожившим долгую жизнь. Он чувствовал себя так, словно в нем соединились сразу все люди, жившие когда-то на Земле, заглядывавшиеся на звезды и мечтавшие.

Тянулись долгие часы полета, а он все смотрел и смотрел, иногда впадая в полудрему и видя сны. Один раз он, должно быть, и в самом деле уснул либо провалился в болезненное забытье, потому что проснулся, услышав голос Шарлотты, своей жены: «Делос! Ну-ка, немедленно иди домой! Ты что, хочешь простудиться и умереть?!»

Бедная Шарлотта! Она была ему хорошей женой, действительно хорошей. Гарриман не сомневался, что, умирая, она жалела только об одном – о том, что некому будет о нем позаботиться. И не ее вина, что ей не дано было разделить его мечту, его тягу к звездам.

* * *

Когда они пролетали над обратной стороной Луны, Чарли приладил гамак к правому иллюминатору. Гарриман разглядывал знакомые по тысячам фотоснимков черты лунной поверхности с каким-то ностальгическим восторгом, как будто его ждало возвращение на родину. Вскоре они вновь очутились над обращенной к Земле стороной, и Макинтайр медленно снизился, готовясь к посадке на востоке от Моря Плодородия, в десяти милях от Луна-Сити.

Учитывая все обстоятельства, посадка прошла не так уж плохо. Макинтайр садился без наводок с поверхности и без второго пилота, который следил бы за радаром. Стараясь опустить корабль помягче, он увлекся маневром и промахнулся миль на тридцать в сторону от намеченной точки, но тем не менее сделал все, что было в его силах. И все-таки их тряхнуло.

Когда осела взметенная дюзами пыль, в рубке появился Чарли.

– Как там наш пассажир? – встревоженно спросил Макинтайр.

– Сейчас погляжу, но ручаться ни за что не стану: это не самая лучшая твоя посадка, Мак.

– Черт побери, я и так сделал все, что мог!

– Я знаю, капитан. Не обращай на меня внимания.

Пассажир был жив и в сознании, хотя из носа у него текла кровь, а на губах пузырилась розовая пена. Он безуспешно пытался выбраться из гамака, и Чарли с Макинтайром вдвоем освободили его наконец от ремней безопасности.

– Где скафандры? – спросил Гарриман первым делом.

– Спокойно, мистер Гарриман. Вам нельзя выходить в таком состоянии. Сначала мы должны оказать вам первую помощь.

– Дайте мне этот чертов скафандр! Помощь может подождать.

Они молча подчинились. Левая нога у Гарримана почти не двигалась, и им пришлось сопровождать его через шлюз и по трапу. Но на Луне он весил всего фунтов двадцать, так что это было нетрудно. Они отыскали место в пятидесяти ярдах от корабля и усадили Гарримана спиной к камню, чтобы он видел окрестности.

Макинтайр прислонил свой шлем к шлему старика и сказал:

– Мы оставим вас пока здесь наслаждаться пейзажем, а сами подготовимся к переходу до города. Это не так далеко, миль сорок, но надо взять запасные баллоны с воздухом, питание и все такое. Мы скоро вернемся.

Гарриман молча кивнул и коротко пожал ему руку удивительно крепкой хваткой.

Он сидел, почти не шевелясь, и только гладил руками лунный грунт рядом с собой, с удивлением ощущая, как слабо его тело давит на поверхность. В сердце его наконец-то воцарился покой. Боль куда-то ушла. Он исполнил свою мечту и попал туда, куда стремился всю жизнь. Над западным горизонтом, словно гигантский зелено-голубой спутник, висела Земля в последней четверти. Еще выше с черного, усыпанного звездами неба сияло Солнце. А под ним была Луна, сама Луна. Он на Луне, черт побери!

Гарриман откинулся назад, каждой своей клеточкой ощущая накативший, словно прилив, покой.

На мгновение он задумался, и ему снова показалось, что кто-то зовет его по имени.

«Глупо, – подумал Гарриман, – я стар, и мне мерещится всякая всячина…»

* * *

В кабине корабля Чарли и Мак прилаживали к носилкам заплечные ремни.

– Отлично, – сказал Макинтайр. – Сойдет. Надо привести старика. Пора двигаться.

– Я его принесу, – ответил Чарли. – Он почти ничего не весит.

Чарли отсутствовал дольше, чем ожидал Макинтайр, и вернулся один. Макинтайр подождал, пока он закроет шлюзовую камеру и откинет шлем.

– Что случилось?

– Носилки можно оставить, капитан. Они нам уже не понадобятся. – Он помолчал, потом добавил: – Старик умер. Я сделал все, что нужно.

Макинтайр молча наклонился и поднял с пола широкие лыжи для передвижения по лунной пыли. Чарли сделал то же самое. Затем они закинули на плечи запасные баллоны с воздухом и вышли из корабля.

Наружный люк шлюзовой камеры так и остался открытым.

Джону Кэмпбеллу не понравился «Реквием», когда Хайнлайн прислал его в августе 1939 года. («Реквием» было альтернативным названием, сам Хайнлайн предпочитал менее пафосное «Сделка».) Но Кэмпбелл решил дать ему шанс: его собственная литературная репутация была отчасти построена на «картинах настроения», а «Реквием» был весь одним настроением – печаль и трансцендентность. Большую вещь, над которой параллельно работал Хайнлайн, – «Виноградная лоза и смоковница» (позже она превратится в «Если это будет продолжаться…») – Кэмпбелл не мог напечатать, пока не закончится роман Дока Смита (это был «Серый Ленсмэн»), а вот короткий рассказ можно было сразу отдать в верстку: журналу «Astounding» постоянно нужны были короткие рассказы…

Когда Хайнлайн впервые увидел этот образ: Моисей космического века, бросивший вызов всему, что встало между ним и его личной землей обетованной, – у него, должно быть, мурашки по спине побежали. Подобные идеи не приходят каждый день, и Хайнлайн вложил в историю весь свой неосуществленный порыв к небу, к звездам. «Реквием» стал девятым по счету написанным им произведением (если считать и злосчастный дебютный роман) и третьим, которое было опубликовано.

Кэмпбелл, у которого случился один из редких приступов редакторского безумия, дописал к рассказу короткий завершающий абзац и несколько сбил настроение, которого так усердно добивался Хайнлайн: растворение в лунном безмолвии и уход в вечность. Вместо этого Кэмпбелл наполнил величественную тишину бессмысленными хлопотами, которые отвлекли внимание читателей от Гарримана и переключили его на дерзких парней-ракетчиков, которых он нанял. Это был первый тяжелый урок, который пришлось усвоить Хайнлайну в его знакомстве с реалиями коммерческих публикаций, а также первое столкновение с литературными ограничениями Кэмпбелла. Но он научился держать удар и переходить к следующему уроку – и при этом оставаться лучшим другом Кэмпбелла.