Из двери в правом крыле дворца появился эмир Хабибулла. Он подошел к офицеру, которого назначили командовать казнью, и встал рядом. Мужчины о чем-то перешептывались, не спуская глаз с Бинафши.

Офицер выслушал эмира, кивнул и двинулся к приговоренной. Тем временем сопровождавшие Бинафшу солдаты подвели ее к краю вырытой в земле ямы и заставили остановиться. Остальные солдаты находились метрах в пяти от ямы. Позади них Шекиба видела ряд фруктовых деревьев и аккуратно подстриженный темно-зеленый кустарник. Шекиба тоже остановилась. Однако она была достаточно близко, чтобы слышать слова подошедшего к Бинафше офицера.

— Скажи, Бинафша-ханум, готова ли ты назвать имя мужчины, который приходил к тебе?

Бинафша подняла голову и взглянула прямо на офицера.

— Аллах акбар.

— Тебя могут помиловать, если ты назовешь его имя.

— Аллах акбар.

Офицер обернулся к эмиру и отрицательно покачал головой. Хабибулла кивнул. Его лицо выражало смесь гнева и разочарования.

— Ну что же, Бинафша-ханум! По решению кади[61] и законам нашей страны за совершенное тобой преступление тебя побьют камнями.

Офицер бросил короткий взгляд на солдат. Бинафша протяжно вскрикнула, когда ее подхватили под мышки и опустили в яму. Закутанная в голубую паранджу, она билась, словно золотая рыба из дворцового пруда, которую вытащили и швырнули на землю.

Шекиба рванулась вперед, но почувствовала, как крепкая рука солдата ухватила ее за плечо. Она замерла и посмотрела на стоявшего в отдалении эмира. Тот, заслышав крик Бинафши, опустил глаза, развернулся и направился обратно во дворец. Хабибулла-хан не остался смотреть на казнь своей наложницы.

Несколько солдат с лопатами проворно закидали Бинафшу землей, она оказалась по плечи закопана в яму. Сначала Бинафша продолжала биться, но, по мере того как земля все плотнее и плотнее сжимала тело, рывки становились все слабее, а стоны — все громче. Шекиба, закрыв глаза, слушала протяжный вой:

— Аллах акбар… Аллах акбар… Аллах акб…

Молитва оборвалась. Бинафша громко вскрикнула. Шекиба открыла глаза. По голубой ткани паранджи, как раз над закрывающей глаза сеткой, расползалось темное пятно. На земле, возле плеча Бинафши, лежал камень.

Это началось.

Солдаты нагибались, брали камень из лежащего перед ними арсенала, что-то шептали, беззвучно двигая губами, и швыряли камень в Бинафшу — в торчащего из земли человека, закутанного в голубую ткань.

«Да сжалится над тобой Аллах Милосердный, Бинафша-ханум!»

При каждом ударе тело несчастной дергалось. Солдаты действовали слаженно и ритмично: они по очереди выходили из полукруга, кидали камень и отходили назад, уступая место товарищу. Прошло минут десять. Сотни камней летели и летели в Бинафшу. Крики ее делались все глуше. Темные пятна расползались по парандже, сливаясь друг с другом. Земля вокруг плеч Бинафши тоже потемнела от крови. Несколько особенно тяжелых и острых камней разодрали тонкую ткань, сквозь дыры в парандже стала видна истерзанная, сочащаяся кровью плоть.

Шекиба отвернулась, не в силах больше смотреть. Теперь перед ней была шеренга женщин, закутанных в точно такую же голубую ткань, которые стояли позади шеренги солдат, внимательно наблюдавших за происходящим. Пример Бинафши должен был послужить хорошим уроком трем десяткам обитательниц гарема, специально для этого согнанным во двор. Шекиба видела, что многие из них тоже отвернулись.

Камень летел за камнем, вопль следовал за воплем, постепенно слабея, до тех пор пока они не смолкли вовсе. Тело Бинафши обмякло, голова безжизненно склонилась набок.

Офицер взмахнул рукой. Казнь совершилась.

Глава 47

ШЕКИБА

Обмякшее тело Бинафши — эта картина вновь и вновь всплывала в памяти, пока Шекиба получала свое собственное наказание. Ее приговорили к ста ударам плетью, что и было сделано со всей аккуратностью одним из солдат. Офицер, командовавший казнью Бинафши, стоял рядом и наблюдал за приведением приговора в исполнение.

Шекибу снова привели в ту же каморку, где они с Бинафшей провели последние три дня, и заставили опуститься на колени. Запястья ей, как и Бинафше, стянули веревкой. При каждом ударе она вздрагивала всем телом и кривилась от боли, однако не проронила ни звука. Офицер и солдат вслух отсчитывали удары. Под мышкой у солдата, в соответствии с правилами, указанными в законе, была зажата книга — прием, позволяющий смягчить силу удара. Когда положенные сто ударов были нанесены, Шекибе развязали руки, и она, накренившись набок, рухнула на пол. Мужчины, не сказав ни слова, ушли. На этот раз дверь в каморку осталась открытой.

Сознание медленно возвращалось к Шекибе. Она почувствовала влагу на губах — кто-то осторожно влил ей в рот несколько капель воды. Затем чьи-то руки так же бережно стали смазывать истерзанную спину маслом. Прошли еще сутки, прежде чем Шекиба окончательно пришла в себя и поняла, что это доктор Браун-ханум заботится о ней. Англичанка удрученно цокала языком — почти так же, как это делал бы любой афганец, — и что-то бормотала себе под нос. Что именно — Шекиба не могла разобрать. Она снова прикрыла глаза, надеясь избавиться от мелькающих в сознании образов. Тщетно. Закопанная в землю женщина, солдаты, швыряющие в нее камни, кровавые пятна, расплывающиеся по голубой ткани, — эти ужасные картины снова и снова вспыхивали под закрытыми веками. Шекиба открыла глаза и посмотрела на Браун-ханум, которая как раз смачивала в тазу с водой кусок ткани, чтобы обтереть ей спину. Заметив, что Шекиба смотрит на нее, доктор спросила что-то на дари, но с таким сильным английским акцентом, что Шекибе потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить: доктор спрашивает, не болит ли у нее спина. Она едва заметно покачала головой. Браун-ханум удивленно вскинула брови и стала отжимать тряпку.

Шекиба чуть приподнялась на подушке и посмотрела вокруг. Она увидела, что лежит на кровати в одних панталонах из тонкой ткани — широкие сверху, они сужались к лодыжкам. На спинке стула, который стоял возле кровати, Шекиба заметила шейлу.[62] Она узнала этот платок и поняла, что находится в комнате Бинафши. Через приоткрытую дверь из коридора долетали голоса обитательниц гарема. Шекиба вспомнила, как Бинафша умоляла их о пощаде и милосердии, валяясь в ногах у вломившейся к ней в комнату толпы женщин, думавших лишь о том, как спасти собственную шкуру.

Дверь приоткрылась чуть шире, в комнату заглянула Халима.

— Можно? — спросила она робко, обращаясь к Браун-ханум.

Та, видимо, догадавшись, о чем просит Халима, сделала приглашающий жест рукой.

— Как ты себя чувствуешь? — Приблизившись к кровати, Халима заглядывала в лицо Шекибе.

— Лучше, — сиплым шепотом ответила Шекиба. Горло саднило, словно в него насыпали песок и мелкие камни.

— Я рада, — сказала