— Так чьи ж то, наконец, были кости?!

— Дракона, маленькая Нелли.

— …Дракона?!

— Самого что ни на есть настоящего. Даже в очерке черепа было заметно сходство с теми чудовищами, коих малевали древние наши иконописцы. Драконы вправду жили на свете в давни дни, хоть на великое наше облегчение едва ли живут теперь.

— Дорого б я дала, чтоб оказались сии кости в Академии Наук, на посрамленье некоторым просвещенным соседям нашим!

— Увы тебе, оне туда не попали. Есть у нас в Крепости и свои мужи Науки, не в обиду столицам будь сказано, поосновательнее академиков.

— Но с тех пор, я чаю, первые заключения сделаны? — тут же спросил господин де Роскоф, нагнавший их в поле, как ни странно, без Романа. Верно мальчик учится у Ан Анку прыгать с шестом.

— Сделаны, — отец Модест нахмурился. — Но, верно, оные не окончательны. Нашим ученым покуда кажется, что дракон выходит куда древней рода человеческого.

— Откуда ж тогда живописцы его знали?

— Бог весть. Настоящая наука всегда ставит человека перед все новыми и новыми загадками, представляющимися непостижными. Чем больше мы узнаем, тем острей понимаем свое неведенье о замысле миростороя. Мы невежды, маленькая Нелли, мы, по сути сказать, выходим грамотней только тех дурачин, кто полагает, будто сможет разложить тайны Натуры по полочкам, стоит ему только изобрести для того оптический телескопический прибор покрупнее.

— К слову сказать, об астрономии… Вы вить пользуетесь календарем Юлианским?

— Так же, как и предки Ваши.

— Аргумент изрядный, — господин де Роскоф улыбнулся — нето ответу собеседника, нето подбегающему вприпрыжку Роману с шестом на плече.

— Есть и иной, быть может, более весомый. Вить Юлианское счисленье — гелиоцентрично, в отличье от геоцентрического, я бы сказал — антропоцентического счисленья Грегорианского. Родитель оного счисленья — Ренессанс, известно, объявил человека пупом земли. Ну не пустое ли дело — воображать, что небосвод ходит ходуном вокруг твоего жилья?

— Да, в те века Церковь изрядно накуролесила, — нахмурился господин де Роскоф. — Однако ж единственно собор может отменить оные ошибки.

— Дедушка Антуан! — требовательно встрял в разговор взрослых Роман. — А мы морем пойдем домой, да? Я страх как хочу поучиться парусом ветер ловить. Мне Ан Анку обещался, что научит!

— Да дружок, вы отправитесь морем, — ласково улыбнулся старый дворянин. — Уверен, ты не станешь тратить время зря. Морское дело — куда как полезная наука.

— Как это — мы поедем? — насторожился ребенок. — Дедушка Антуан, а ты разве не поедешь с нами?

— Нет, дитя, я должен остаться здесь, — твердо сказал господин де Роскоф.

Блеск предвкушающего море простора померк в глазах. Еще не успела она задуматься о новом горе, а оно уже караулит, ухмыляясь, в нескольких шагах! Да, свекор ее останется во Франции, в том нету сомнений!

— Ну дедушка Антуан! Я понимаю, тебе надобно синих бить! Но ты ж у нас никогда не был, хоть погостить — езжай с нами, ну пожалуйста! И Платошку ты не видал, знаешь, какой он забавный! Слова говорит, а буквы-то путает! Дедушка, ты хоть не насовсем, хоть в гости. В гости-то можно, я чаю!

— И, друг мой, не время сейчас по гостям-то разъезжать, — господин де Роскоф погладил мальчика по золотым кудрям. — Эдак и назад можно не поспеть. Война.

— Батюшка! — Неудержимые слезы заливали лицо. Нелли и не пыталась их удержать. — Батюшка! Едемте в Россию, где быть Вам теперь, как не в дому Вашего сына! Сжальтесь, разве сумею я одна воспитать да обучить двоих мальчиков, чтоб вступили они в безумный сей мир зрячими?! Я и сама за Филиппом ленилась учиться, мне ли огранить юные умы?

— Не бось, учители найдутся, только свистни, — господин де Роскоф переглянулся с отцом Модестом. — Даже коли свистеть придется на большее расстоянье, чем ты думаешь. Да и собственной силы своей ты еще не знаешь. Я покоен за Романа и за Платона.

— Сердце мое эхом вторит словам маленькой Нелли, — сокрушенно вздохнул отец Модест. — Но сдается мне, решенье Ваше непоколебимо.

— Покуда жива Бретань — в ней найдется для одного из ее принцев горсть гречневой муки и кусок творогу, — с печальною гордостью ответил господин де Роскоф. — В безопасности лесных либо прибрежных убежищ я напишу еще одну книгу — книгу о крестьянской Голгофе. Думаю, уж сие будет последней в моей жизни заботою. Те, кто совершили революцию, хотели бы и рассказывать о ней. Они хотели бы, уничтожив или истерзав своих современников, еще и обмануть потомство, но гиштория отталкивает их запятнанные преступлениями руки.

Расставанье разверзалось впереди беспощадною бездной.

— Не плачь, милая моя дочь, судьба без того несказанонно щедро оделила нас в годину бедствий. Разве не выпало нам щастья повстречаться в сей жизни? Теперь вот что, — господин де Роскоф обернулся к мальчику. Взор его сделался суров. — Ты уж довольно мужчина для того, чтоб понять мое напутствие, Роман. А коли паче чаянья ты и слишком мал, тебе все ж придется с этим сладить, ибо судьба не даст нам лучшего случая. Я чаю, тебе и племяннику твоему жить в страшном столетии, в веке нового идолопоклонства и лютых бедствий. Обещайся мне, что будешь следовать теми же вехами, что служили твоему шурину. Покуда они тебе неявны, но только до поры. Внук мой младенец, ты обещаешься за двоих. Будьте друг другу опорою, здравые среди безумных. Среди многих соблазнов соблюдите верность земным Государям и Царю Небесному. Гляди, Роман, ты отвечаешь теперь при свидетелях.

— Все будет по-твоему, дедушка Антуан.

— И еще зарок тебе, вовсе чудной, быть может. Но что-то говорит мне, что я в тебе не ошибусь. Дитя твоих лет подстерегают многие хвори, не всяк из вашего брата вырастает взрослым. Благополучно же возросшего юношу ждут опасности, вроде неизбежных дуэлей. Но обещайся, просто обещайся мне, что доживешь до седин. Не прошу тебя беречься от вызовов судьбы, прошу просто обещать.

— Будь покоен, дедушка Антуан. Разве могу я умереть, когда за мною Платон и Лена? — Мальчик вскинул голову, тряхнув длинными локонами. — Право, будь покоен. Я не умру, но убью.

— Воистину трудно мне поверить, что Роман не родной внук, — смеялся господин де Роскоф. — Одно худо, слишком уж он красавец. Будет записным серцеедом. А вить самого женщина едва ль уязвит. Чувствительные стороны жизни будут для него лишь ненужной докукою. Жалею, чего скрывать, что не увижу сего молодого роста.

Свинцовый, неспокойный под осенними ветрами водный простор раскинулся до самого окоема. Они вторые сутки ждали судна в маленьком домишке рыбака. Впрочем, в помещеньи достало места только женщинам. Роман ночевал вместе с мужчинами в сарае для сетей, чему Елена не препятствовала. Что же до отца Роже, так он вовсе не обременял себя сном. Положивши проводить святого короля до самого исхода, он уж неделю как молился перед мощами почти непрестанно, словно боясь, что после совесть укорит за самый малый утерянный миг.