Великий Зодчий затрясся и трахнул кулаком по пульту управления. Как это дерьмо попало к нему? Кто посмел послать это сюда? Немедленно разыскать, доставить, отбить почки, кастрировать, размазать печень по стенке, вырезать все внутренности, кроме мозгов и языка, чтобы было чем назвать сообщников. Он уже было потянулся вызвать Главного Агента, да вдруг опомнился. Какой же это к черту фильм? Глюки это. Самые настоящие. И это у него, у Великого Зодчего? У короля Газолии? Как у какой-нибудь климактериальной истерички или хлипкого интеллектуала-неврастеника? Нет, не может быть… Или это все-таки Первый Советник? Он один знал, как переворошило тогда Великого Зодчего у Нехоры. Догадался своим шестым, бесовским чутьем. А может, услышал, разгуливая по замку, как тот скулил потом в объятиях Балерины. Ходит Первый Советник бесшумно, как кошка. Его никогда не слышно, даже если он уже совсем за дверью. Всех слышно, а его нет. Знает, знает Первый Советник, куда бить. Вот и начал психологическую атаку. А еще Первому Советнику ведомо, что пуще страха для Великого Зодчего жгучая обида на свой народ, а пуще жгучей обиды – унижение. Он ведь к Нехоре со всей душой ехал, осчастливить хотел народ своим явлением, поговорить по-отечески, выслушать, помочь, чем может…

Тут Великий Зодчий призадумался. Первый Советник и на горгонца-то вовсе не похож, а по матери он вроде как чистый газолиец. И как он к нему в доверие втерся, стратегию власти разрабатывает, государственную концепцию Газолии, и ведь ни разу не промахнулся еще. Очень все гладко идет, слишком гладко, без сучка и зазоринки, и лицо ему посоветовал обновить и отменить всю политику как пережиток прошлого и орган репрессии, и обращение вон придумал «Ваше Бессмертие», и газолийский символ в виде солнца с золотым мечом посередине. Да и унижения Первый Советник сносит не как другие, с подобострастием и благодарностью, а с достоинством, даже когда без штанов стоит. Глаза опустил и молчит, а иногда даже тихонечко так себе улыбается, мол, не замарать тебе мой святой огонь своими грязными лапами. Нет, тут явно что-то не то. Не иначе, как он по кетману действует, в совершенстве уподобляя себя газолийским нравам, чтобы усыпить его бдительность, зачаровать, а потом… Великий Зодчий поежился. И то, что он ему правду в лицо говорит, единственный в замке, и даже спорить с ним осмеливается – это тоже все кетман, но уже современнее, рафинированнее, с демократическим уклоном, чтоб было еще правдивее и убедительнее. Кетман в Газолию с востока пришел. Ex Oriente Lux. Кетман у них считается тайной волей Баала. По этому высокому искусству там устраивают все дворцовые перевороты. Вот так сначала медленно и верно втираются в доверие, принимая образ и подобие противника, становятся одним из своих, а потом постепенно, не вызывая подозрений, тихой сапой прибирают к рукам власть. Но ведь и Великий Зодчий не дурак. Мы кетман между прочим тоже изучали. Для разведчика это главная наука. Без кетмана он бы сейчас штаны протирал в каком-нибудь засранном министерстве, а не качал бы золото. И встречала бы его у порога малогабаритной квартиры жена в провонявшем супом халате, и скакала бы Балерина, запрокидывая голову и колыхая молодой грудью, на другом венценосном теле, восседающем на верхушке вертикали власти.

Великий Зодчий снова включил фильм, прокрутил туда-сюда пару раз, и не найдя больше нехорских баб, шмякнулся в кресло. Нет, не Первый Советник, значит дело все-таки… Так, про то, что у него пошли галлюцинации, не должен знать никто. Надо успокоиться, проанализировать ситуацию, вспомнить наконец кто он. Великий Зодчий встал и сделал пару дыхательных упражнений. На смену ярости и страху пришла растерянность. Да, теперь он, кажется, вспомнил, когда чувствовал себя так хреново в последний раз. Тысячу лет назад, когда умерла его собака, смешной неуклюжий сенбернар Оле. Этим дурацким именем его назвала жена, в детстве начитавшаяся сказок. У Оле оказалось слабое сердце. О смерти собаки ему сообщила секретарша, которой он запретил связывать себя с женой. Первая мысль была: почему Оле, а не она? Он даже перезванивать ей не стал, хотя знал, что жена, рыдая, сидит у телефона. А позвонил в ветеринарную службу и дал задание поехать к нему домой, вывезти труп и немедленно сжечь его. Смотреть на мертвого Оле он не мог. Оле, жена, секретарша… почему он вспомнил о них сейчас? Прошлое давно не тревожило его. У Газолии, а значит и у Великого Зодчего, было только великое настоящее и еще более великое будущее, о котором он рассказывал народу на огромных стадионах, спускаясь туда в золотой колеснице или выходя из-за царских ворот в телестудию со строго отобранной публикой. Газолия была, как его новое лицо, – гладкая, без единой морщинки. Но сегодня утром произошло немыслимое. Проклятое письмо. Именно с него все и началось. Его с утренней почтой принес секретарь. Письма, как всегда, были от газолиек, на надушенных листочках они превозносили его мудрость, железную волю и мужественный торс, после чего все, как одна, признавались ему в любви. Были и такие, что утверждали, что их брак уже свершился на небесах и теперь они ждут его ночью в своих спаленках, облаченные в подвенечное платье. Перебрав с десяток таких посланий, Великий Зодчий взял письмо, в нем оказался еще один конверт, из которого выпал замусоленный лист бумаги, исписанный мельчайшим, но удивительно четким почерком. Великий Зодчий так удивился, что сразу начал читать, не подумав о том, что бумага могла быть и отравленной.

Прочитав письмо, он вызвал Главного Агента и, ничего не объясняя, приказал ему следить за Первым Советником и Балериной. Секретаря он пока решил не допрашивать, чтобы не разводить панику. Первый Советник был в это время на севере Баблограда, значит, он не мог утром подбросить письмо секретарю. Потом он позвонил Главному Тюремщику и, получив от него нужную информацию, велел молчать под страхом удаления языка, и, наконец, заявил Шестому Советнику, ответственному за транспорт, что хочет спуститься в город. Отдав все указания, Великий Зодчий снова вытащил из кармана письмо и в который раз начал читать.

«Дорогой Великий Зодчий, Ваше Бессмертие, я должен написать Вам, пока у меня есть силы, а они иссякают с каждым днем. Я не уверен, что мое письмо дойдет до Вас, но я обязан сделать для этого все возможное, чтобы мне потом не было стыдно перед своими детьми. И потом, Вы ведь сами говорили, что каждый газолиец должен выполнять свой гражданский долг, а мать всегда учила меня, что надежда умирает последней. А теперь о деле. Дорогой Великий Зодчий, я мог бы подписать все, что они требуют от меня, и тогда мне бы вызвали врача, пустили жену, а потом, может быть, отпустили домой и я бы наконец увидел детей. Почему я не делаю этого? Почему гублю свою жизнь, а главное, жизнь и счастье своих любимых? Почему не подписываю их гнусные документы? Разве вся низость моих преследователей важнее для меня, чем мои дети, которых я не видел уже восемь месяцев? С женой и матерью мы в последний раз виделись в суде, где мне продлили срок пребывания. Они разрыдались, когда меня ввели в зал, а я потом всю ночь не спал, мучился, что так и не смог утешить их, как-то подбодрить. Ведь им сейчас тяжелее, чем мне. Жена начала говорить мне про детей, но конвоир велел ей замолчать, добавив, что сначала моя подпись, а потом разговорчики. Так они шантажируют меня, чтобы я подписал бумаги. Дорогой Великий Зодчий, поверьте, мне и самому странно свое упорство. Ведь я никогда не был героем. Я самый обыкновенный бухгалтер, ведущий дела различных фирм, в том числе и “Бельведер Компани”, уже семь лет успешно оперирующей на газолийском рынке. В качестве бухгалтера “Манцетти и Партнерс” я несколько раз встречался с Сэмом Хэвенсоном, главой компании. Хотя наши встречи носили сугубо деловой характер, он показался мне вполне счастливым человеком. Как рассказывают сотрудники “Бельведер Компани”, Хэвенсон сам ездит на машине, иногда приезжает на работу на велосипеде, и не было случая, чтобы он забыл поздороваться с уборщицами и буфетчицами, а иногда он даже останавливается поговорить с ними, к большому удивлению наших газолийских менеджеров, и спрашивает, довольны ли они своей работой. Но все это осталось в прошлом, так как год назад Сэма Хэвенсона и “Бельведер Компани” обвинили в том, что он украл четыреста пятьдесят миллионов ойлов из газолийской казны. Хэвенсон обратился ко мне, и уже скоро мы с адвокатом “Бельведер Компани” обнаружили, что чиновники газолийских служб сами изъяли эти деньги с помощью украденных документов и подставных лиц. Когда я представил им доказательства их махинаций, то был арестован и обвинен в сообщничестве с Хэвенсоном. Теперь они требуют, чтобы я отказался от своих показаний и подписал бумаги с обвинением Хэвенсона. Дорогой Великий Зодчий, я знаю, что на Ваших плечах забота о всей нашей необъятной родине, что каждое утро Вас ожидают бесчисленные и неотложные дела. Я знаю, как бы зорок ни был Ваш глаз, он не может заглянуть во все уголки нашей огромной державы. Поэтому я пишу Вам, рискуя жизнью неизвестного вестника, который, может быть, сумеет передать Вам письмо, чтобы Вы знали, что на нашей земле все еще творятся неправда и беспредел. Люди, чей долг защищать Газолию от зла и несправедливости, обворовывают и порочат ее. Подписав фальшивые документы, я бы предал не только Сэма Хэвенсона, своих детей, совесть и профессиональную честь, но и всю нашу прекрасную страну, а значит, и Вас. Вы – моя последняя надежда, что невинные будут оправданы, а неправедные наказаны. У меня есть все доказательства их преступлений, копии документов, раскрывающих их махинации.