— Нет. Я не знаю, удалось ли им понять это. Сомневаюсь, что они это поняли.

Алекс уставился на отца. Этот разговор не вел ни к чему. Он не знал, что говорить этому человеку. У него не осталось ничего, что он мог бы сказать ему — не считая отвратительной новости о том, что он находится на пороге смерти и кто-то из семьи должен присмотреть за ним, пока он умирает, в основном по формальным соображениям. И он не хотел, чтобы это вынуждена была делать Джейн. А кроме нее, отец был последним, кто оставался.

— Ну что ж, — проговорил Унтер-старший. — Я ждал, когда ты снова вернешься сюда, обратно к рассудку и здравому смыслу.

— Я вернулся, papб.

— Я пытался тебя отыскать. Без особого успеха, поскольку твоя сестра прятала тебя от меня.

— Она, э-э… Не могу сказать ничего в ее защиту, papб. Хуанита ужасно упрямая.

— Дело в том, что у меня для тебя хорошие новости, и именно поэтому я и хотел поговорить с тобой. Очень хорошие новости. Очень хорошие медицинские новости, Алекс.

Алекс хмыкнул. Он снова развалился в своем кресле.

— Вряд ли я сумею сам рассказать тебе все подробности, но мы уже некоторое время выплачиваем доктору Киндшеру предварительный гонорар, так что, как только я услышал, что ты вернулся, я тут же вызвал его.

Он провел рукой над линзой, вделанной в поверхность его письменного стола.

Доктор Киндшер вошел в кабинет — у Алекса было сильное подозрение, что доктора уже некоторое время держали в ожидании за дверью. Это было просто вопросом медицинского этикета, способом определить, чье время является более ценным.

— Здравствуй, Алекс.

— Здравствуйте, доктор.

— Мы получили из Швейцарии новые результаты касательно твоего генетического сканирования.

— Я думал, вы уже несколько лет как забросили этот проект.

Доктор Киндшер нахмурился.

— Алекс, это ведь совсем не простое дело — целиком отсканировать человеческий геном, вплоть до последних сантиморганов. Сделать это для конкретного индивидуума — весьма сложная задача.

— Нам пришлось распределить ее по субподрядчикам, — пояснил Унгер-старший. — Разделив на мельчайшие кусочки.

— И мы нашли один совершенно новый «кусочек», как выразился мистер Унгер, — подхватил доктор Киндшер, лучась удовлетворением. — Весьма необычно. Весьма!

— Что же это?

— Выяснилось, что у вас нестандартный тип мукополисахаридоза в хромосоме 7-0-22.

— Это можно сказать по-английски?

— Прошу прощения, Алекс, но оригинал лабораторного отчета написан на французском.

— Я имел в виду — скажите мне, что это означает, доктор, — охрипшим голосом проговорил Алекс. — Выдайте мне ваше экспертное заключение.

— Видишь ли, с самого твоего рождения этот генетический дефект, от которого ты страдаешь, периодически блокировал определенные клеточные функции твоих легких, препятствовал надлежащему отделению жидкостей. Это очень редко встречающийся синдром. Кроме тебя в мире известно всего четыре подобных случая: один в Швейцарии — и эта случайность, я думаю, оказалась весьма счастливой для нас, — и два в Калифорнии[62]. Твой случай первый из известных в Техасе.

Алекс взглянул на доктора. Потом перевел взгляд на отца. Потом опять на доктора. На этот раз это была не шутка, не какие-нибудь обычные увертки, сопровождаемые наукообразной тарабарщиной и дюжиной уклончивых прогнозов. На этот раз они сами считали, что добились своего. И это было действительно так! Они добились этого; на этот раз в их руках была настоящая истина!

— Но почему? — просипел он.

— Мутагенное повреждение яйцеклетки, — объяснил доктор Киндшер. — Синдром очень редкий, но во всех случаях, диагностированных к настоящему времени, имело место воздействие на материнский организм некоего промышленного растворителя, совершенно определенного промышленного растворителя, давно вышедшего из употребления.

— Сборка микросхем, — пояснил его отец. — Твоя мать долго работала на сборке микросхем на одной фабрике возле границы, задолго до твоего рождения.

— Что? Вот это… Вот в этом и было все дело?

— Она была молода, — печально проговорил Унгер-старший. — Мы жили возле границы, и я еще только-только начал свое предприятие, и у нас с твоей матерью было совсем немного денег.

— И вот так это и случилось, да? Моя мать контактировала с мутагеном на какой-то maquiladora[63], и из-за этого я все это время был болен?

— Да, Алекс, — кивнул доктор. На его лице было написано глубокое сочувствие.

— Ну-ну…

— Но самая лучшая из моих новостей — существует метод лечения!

— Как это я сам не догадался?

— В Штатах его использование запрещено, — сказал его отец. — И он гораздо сложнее всего, что может предоставить любая пограничная clнnica. Но на этот раз это то, что надо, сын! На этот раз им действительно удалось добраться до корня проблемы!

— Мы уже договорились с нужной клиникой, и они готовы принять тебя, Алекс. Метод генетического восстановления. Он легализован в Египте, Ливане и на Кипре.

— О-о, — простонал Алекс. — Надеюсь, это не Египет?

Кипр, — ответил Унгер-старший.

— Отлично! А то я слышал, что в Египте сейчас свирепствует очень опасный штамм стафа.

Алекс с трудом поднялся с места и подковылял к доктору.

— Но на этот раз вы действительно уверены?

— Я никогда не был ни в чем так уверен за всю свою карьеру! Интронное сканирование не лжет, Алекс, ты можешь на него положиться. Твой порок записан у тебя в генах, это очевидно для любого квалифицированного специалиста, и теперь, когда мы сумели выяснить его точное расположение вплоть до ответвления хромосомы, тебе это смогут подтвердить в любой лаборатории. Я сам дважды проверял это! — Он лучился улыбкой. — В конце концов мы победили ее, Алекс! Теперь мы тебя излечим!

— Большое спасибо, — проговорил Алекс. — Сукин ты сын.

Он ударил доктора Киндшера по лицу.

Доктор пошатнулся и упал на пол. Затем вскарабкался на ноги, держась за щеку, повернулся и выбежал из кабинета.

— Это будет дорого мне стоить, — заметил Унгер-старший.

— Прости, — выговорил Алекс. Трясясь, он оперся на стол.

— Мне действительно очень жаль.

— Ничего, — отозвался его отец. — С такими, как этот паразит, трудно удержаться, чтобы не ударить.

Алекс принялся плакать.

— Я хочу сделать это для тебя, Алехандро, потому что теперь я знаю, что это была не твоя вина, мой мальчик. Ты был испорченным товаром еще в упаковке.