Мои мысли прогнал раздавшийся в настораживающей тишине скрип, на который я мгновенно отреагировала и обернулась. Улыбающийся Дженнаро стоял возле открытой двери, приглашая меня войти.

– Уже??? – говорили мои глаза, которые от удивления занимали половину лица.

– Follow me… Come on… – ответил он одними губами, поманив меня пальцами. – Осторожно, здесь темно. Не ударьтесь. Давайте мне тарелку и держитесь за руку.

Я переступила через порог, оказавшись в полной темноте. Через некоторое время глаза немного адаптировались, и я смогла различать силуэты шкафов, столов и прочих предметов интерьера. Мой знаменитый топографический кретинизм и события последних дней были не лучшими помощниками для того, чтобы хотя бы примерно вспомнить и воссоздать расположение комнат в музее.

– А как же сигнализация? – почти вовремя забеспокоилась я.

– Я ее отключил. Это было проще простого.

Дженнаро двигался с такой непринужденностью, уверенностью и свободой, как будто был хозяином в собственном доме. Досконально зная план помещения, все его входы, коридоры и залы, он заранее предупреждал меня, где нас ждет очередная стена, выступ, порог или ступенька. Наконец-то Дженнаро остановился, попросив меня пару секунд подождать и не двигаться.

– Закройте глаза, – услышала я его голос.

– Зачем? Я и так ничего не вижу. Вообще ничего. Там хоть какой-то свет сквозь ставни пробивался, а здесь – абсолютный мрак.

– Закройте глаза, – спокойно повторил он.

– Ладно…

– Теперь открывайте.

Меня не нужно было уговаривать и умолять. Вмиг распахнув ресницы, я застыла в полном изумлении. Легкий свет настольной лампы подсвечивал старинную библиотеку Фредерико де Фрейтаса: те самые книжные шкафы, в которые я влюбилась, книги, которые мне по секрету разрешила сфотографировать добрейшая португалка, письменный стол, висящие на стенах портреты, изящное кресло, собрание сочинений Черчилля…

– Бо-же мой… – выговорила я по слогам, чувствуя, как от нахлынувших эмоций выступают слезы.

– Я подумал, что будет неплохо поужинать здесь. Вы ведь любите книги…

– Я люблю тебя… Я люблю тебя, слышишь, люблю… Люблю до потери пульса.

По щекам скатилось несколько законных слез, которые меня совершенно не волновали.

– Подойди ко мне, девочка… Подойди, моя дорогая девочка.

Усадив меня к себе на колени, он поцеловал оставленные слезами дорожки на моих щеках и вызвал новую порцию прозрачных солоноватых капель.

– Мадемуазель, откуда столько слез?

– Тогда в «Cipriani», когда я перепутала монетки… Тогда в «Cipriani» вы сказали мне, что не знаете, что вкуснее: мои детские слезы или «Розе» со смешной этикеткой, которое мне порекомендовал Паоло. Вы поцеловали меня дважды… по-португальски… перед тем, как проститься. А сегодня был момент, когда вы не смогли на меня посмотреть. Отвели глаза. Тогда я подумала, что вам надо уехать… И мне показалось, что вы со мной прощаетесь. Не хотите прощаться… Это ведь не так?

– Я не хочу с тобой прощаться. Не думай об этом. Просто не думай.

– Но я почувствовала. Я это почувствовала. А еще… я была в этом музее перед встречей с вами… когда вы за мной заехали… и отвезли в деревушку Черчилля, попросив зачитать текст о Париже… угрожая публичным чтением в мэрии… – захлебываясь от слез, я рассмеялась.

– Я тебя очень прошу… Успокойся. Давай наконец-то попробуем твой замечательный ужин и вино.

– Давайте… А можно я потрогаю ту книжку на столике?

– Тебе можно все. Если хочешь, можешь вообще оставить ее себе. – Дженнаро взял с тарелки кусочек португальской ветчины и парочку черри. – Мадемуазель, так вы прекрасно готовите…

– Да, это блюдо сложно испортить. – Оторвавшись от завораживающих страниц, я с удовольствием наблюдала, как синьор Инганнаморте поглощает результат моего кулинарного мастерства. – Но если я возьму себе эту книгу, получается, что я ее украду?

– Просто переместите из одного места в другое, – хохотнул Дженнаро. – Берите на здоровье.

– Синьор Инганнаморте, знаете, у меня тоже есть воровской кодекс и принципы: я не могу украсть книгу. А вон ту статуэтку, пожалуй, возьму.

– Мадемуазель, вы с ума сошли? Поставьте на место. Я подарил эту статуэтку музею. Не вздумайте меня подставлять, – Дженнаро чуть не подавился ломтиком ветчины. – Выберите другую.

– Вы же не собирались ничего отсюда забирать, да?

– Конечно, нет. Я же помогаю содержать и реставрировать «Frederico de Freitas». Просто хотел сделать вам приятное, немного отвлечь. Вы из-за меня натерпелись.

– Отвлекли… еще как… А как вы отключили сигнализацию и камеры?

– Мадемуазель, я должен вам признаться… – Дженнаро выдержал театральную паузу.

– В любви, надеюсь?

– А чего в ней признаваться? Ее нужно выражать с помощью действий. Я должен вам признаться в том, что… не отключал сигнализацию и камеры.

– То есть? – Моя рука зависла в воздухе, так и не притронувшись к шарику моцареллы. – Нас что, снимали?

– Конечно, нет. Я просто позвонил директору музея и сказал, что хочу попасть сюда ночью с очень важным гостем.

– И что он ответил?

– Он ответил, что получил от меня столько денег на этот музей, что готов открыть двери лично, раз уж мне хочется распить здесь бутылку вина с красивой девушкой.

– Я вас убью… Я вас натурально убью… Я повелась, как ребенок… Переживала, что нас засекут, что сработает сигнализация, а вы мне шоу устроили?

Дженнаро хохотал до слез, отбиваясь от моих рук, которые не на шутку были готовы его задушить.

– Мадемуазель, если вы меня задушите, я не смогу рассказать вам историю…

– Какую?

Он знал, как быстро вернуть меня на путь рационального мышления.

– Очень интересную. Очень увлекательную историю, мадемуазель. Вы же их любите…

– Да!

– Обещаете меня обнять и больше не душить?

– Да! Но при условии, что это будут истории из вашего мира! Из того, другого мира… Deal?[111]

– Deal.

Расположившись у него на коленях, я приготовилась внимательно слушать. В обществе давно написанных книг, пропахших вековой историей страниц и безумной любви. Той самой, о которой многие бредят всю свою жизнь.

Похищена из Национального музея Швеции в декабре 2000 года.