Мое платье медленно-медленно поползло вверх.

– Кем… кем?

– Вигойа брал Вегас нагло и неоднократно. Он был опытным бойцом, выдрессировал свою команду и хорошо ее подготовил. Он начал с казино «MGM Grand» и вошел во вкус: «Mandalay Bay», «New York New York» и даже неприступное «Bellagio», на ограбление которого ему понадобилось две минуты.

– Он настолько идеально разрабатывал планы?

– План не бывает идеальным. Никогда. Всегда что-то может пойти не так. В случае Вигойи это было убийство трех инкассаторов. Ради его поимки ФБР создало специальное подразделение.

– Но почему он не мог остановиться?

– Потому что это невозможно. Потому что, если ты – вор, то ты не можешь быть никем, кроме вора. Это все равно, что вы спросили бы у гея, почему он не может полюбить женщину.

– Его взяли?

– Его взяли.

– А Тони? Что за Тони?

– Два идиота, – рассмеялся Дженнаро. – Тони Бронкато и Тони Тромбино. Дядя Тони Бронкато работал чистильщиком у одного известного мафиози и предположил, что босс может согласиться помочь с вопросом трудоустройства непутевого племянника. Тони прихватил на собеседование своего дружка, но по пути в Лос-Анджелес они решили сделать остановку в Неваде и заодно ограбить казино «Flamingo». Они поселились в мотеле неподалеку под собственными именами, но Бронкато изменил внешность, нацепив на себя огромные пластиковые зубы. Короче, когда они, вооружившись, пошли на дело, хозяин мотеля уже доложил шерифу, что у него живут два дебила Тони, один из которых напугал его своими фейковыми пластиковыми клыками. Мадемуазель, перестаньте так хохотать… Я почти закончил. Тупые Тони успели ограбить «Flamingo», но уже через час владельцы казино знали, кто испортил им настроение. Это было настолько тупо, дерзко и открыто, что тут же последовала команда наказать Тони таким образом, чтобы даже у идиотов не возникало мысли посягнуть на святое.

– С ними расправились, да?

– Да, их жестоко убили.

– Мне почему-то их жаль, несмотря на то, что они тупые…

– Мадемуазель, на этом интервью подошло к концу. Что вы там мне обещали? Что я могу делать с вами все что хочу?

– Да, последний вопрос. Короткий. А что было украсть сложнее всего? За всю вашу, как бы это так правильно сказать, карьеру… Что было украсть сложнее всего? Можно я сниму с вас рубашку?

– Это уже два вопроса. Выбирайте сами, на какой из них мне ответить.

– На первый, – выбрала я, расстегивая верхнюю пуговицу.

Мягким жестом остановив руку, Дженнаро приложил ее к моим губам и, накрыв робкие пальцы своей ладонью, потихоньку повел ее вниз. Подбородок, шея, впадинка между косточками, маленький шрам на груди. Вот руки поддевают ткань платья, сантиметр за сантиметром спускают его вниз, добираются до нижней части живота и снова скользят вверх. Вниз-вверх, вверх-вниз. Вверх. Дженнаро смотрит на меня, наслаждаясь неровным, сбивчивым дыханием, и притормаживает наши ладони на левой груди, в которой заходится одержимое сердце.

– Вот, что было сложно украсть. По-настоящему сложно.

– Мое сердце? Разве это было сложно?

– Да. Потому что я этого не хотел.

– Поздно, – произнесла я с горечью.

– Знаю. – Дженнаро оставил на месте мою ладонь и стянул с меня шелестящее платье.

Простите, синьор Фредерико де Фрейтас. Сэр Бернард Шоу, кажется, уже простил. Кстати, его там напротив ремонтируют.

* * *

Под утро мы вышли на улицу. До рассвета оставалось часа полтора, и мадейрские звезды постепенно передавали эстафетную палочку началу нового, полного сюрпризов дня. Остановившись на тротуаре, Дженнаро достал из кармана пачку сигарет и зажигалку.

– Можно и мне? – попросила я.

– Последняя осталась. – Он выбросил пустую пачку в темно-зеленый пластиковый контейнер. – Я поделюсь.

– У меня дома есть. Господи… как же спать хочется… Может, у меня и покурим?

– К сожалению, я должен ехать.

– Жаль… Я думала, вы со мной поспите. – Я неконтролируемо зевала.

– Хотелось бы. Но в другой раз.

– Ладно… Тогда дайте и мне затянуться.

С аппетитом запустив в небо облако дыма, я застыла с сигаретой в руке, засмотревшись на исчезающее бесформенное кольцо.

– Странно… Раньше мне нравился сигаретный дым, а теперь у меня с ним совершенно другие ассоциации…

– Не хотите бросить курить? – Дженнаро забрал у меня тлеющую папиросную бумагу.

– Пока мне это не мешает. Не мешает теннису, бегу. Но! Если вы будете учить меня овердрафту, я брошу!

– Чему-чему я буду вас учить?

Он так и не успел затянуться из-за прорвавшегося наружу смеха.

– Ну, удар в боксе, который идет снизу вверх… Я же говорила, что если мы выберемся из тоннеля, я займусь боксом!

– Мадемуазель…

Его смех. Особенный смех. Последний раз он звучал так надрывно, когда я предложила Дженнаро половинку картины с голубиной лапкой. Мы стояли рядом, абсолютно голые, смущая вконец растерявшегося сотрудника «Reid’s»…

– Чего вы? Скажите мне… Вы не верите, что у меня получится? У нас бы было общее хобби…

Не оставшись равнодушной, я тоже начала смеяться.

– Получится, Джулия, у тебя все получится… – Он смахивал с глаз проступившие слезы отчаянного веселья. – Джулия, удар, о котором ты говоришь, называется апперкот.

– А я что сказала?

– Овердрафт, – еле выговорил Дженнаро.

– Я так сказала? Это все потому, что мы всю ночь обсуждали банковские дела. Мне точно не помешало бы выспаться. Хотя иногда овердрафт еще больнее, чем апперкот…

– Прекрати немедленно, – Дженнаро погибал от смеха.

– Не могу прекратить… Я напишу об этом в книге, можно? Просто о том, как вы смеетесь… Я ведь могу об этом написать целую книгу… Книгу о вашем смехе… Потому что… потому что это так холодно и жарко одновременно…

– У меня просьба. Вы можете изменить имя?

– Ваше имя в книге?

– Да.

– Нет. Уж больно оно красивое… Разве что фамилию… Я придумаю что-нибудь итальянское. Страстное. Живое. Хотя нет. Какая вам разница? Имя ведь все равно не настоящее. Да?

– Мадемуазель, мне пора ехать…

Дженнаро посмотрел на часы.

– Хорошо. Можно я пройдусь с вами двадцать метров? Вы у церкви машину оставили?

– Да. Но лучше вам идти домой. Джулия…

– Что?

Я бросила взгляд на выглядывающую из-за угла церквушку.

– Посмотри на меня.

– Смотрю, – улыбнулась я.