Аиша расхаживала по дому. Уже было решено, в какой комнате будет спать она, в какой мама с папой, а в какой – младший братик или сестричка, когда родится. Аиша захотела спальню с окном на улицу. Громко топая, она сбежала вниз по лестнице и бросилась к маме:

– Там такой замечательный шкаф, с полочкой, я буду ставить туда обувь. А книги поставлю на полку, которая над тем местом, где будет моя кровать. Ночью они не упадут. А когда привезут мою кровать?

– Мы ее как раз ждем, – ответила Назия. – Обещали сегодня. Но, наверное, только к вечеру. Дозвониться до нас они не могут. Надо дождаться, пока Управление связи нас снова подключит.

Шариф ходил по комнатам, методично стравливая воздух из батарей. Было нечто приятное в этой процедуре: шипение и свист надвигающейся катастрофы, бульканье подступающей воды и – в последний момент! – поворот ключа и тишина, воцаряющаяся в надежно изолированной металлической конструкции. Этому он научился еще раньше, когда жил тут. Какая она – батарейная вода? Зеленая, вроде прудовой, или невозможно чистая и прозрачная? Времени узнать не было: вода спешила в радиатор, и Шариф заключал ее туда точной рукой инженера. Назия любила стоять рядом с растянувшимся на полу мужем и ждать, когда он попросит подать торцовый ключ побольше. Батареи в доме были масляные. Назия надеялась, что продавцы не обманули и мерзнуть не придется.

– Как думаешь, что сейчас делают тетя Бина и тетя Долли? – спросила Аиша.

Назия повернулась к дочери и поцеловала ее в макушку:

– Наверное, они уже почти поужинали и спрашивают бабушку, можно ли им пойти заниматься, потому что тете Бине надо много всего учить. И, наверное, говорят: «Интересно, что сейчас делает Аиша у себя в Англии?»

– А почему они еще ужинают? – удивилась девочка. – Сейчас же только… ой, точно, в Дакке другое время, я опять забыла.

– Ты же помнишь? Мы сели в самолет в полдень, летели двенадцать часов, а когда приземлились, в Лондоне было пять вечера.

– Что-то такое помню, – рассудительно ответила Аиша. – Я тогда подумала, что это немножко странно, но не страннее всего остального в Англии. Смотри, мама, кто это там?

Из дома напротив вышли мать и дочь. Обе одеты легко, по-весеннему: на матери – светло-зеленый плащ с открытым вырезом, на дочери, ровеснице Аиши, – платье в цветочек и белые лакированные туфли. Незнакомки закрыли за собой дверь. Очевидно, Аишу и Назию было видно с улицы, потому что девочка показала на их окно и что-то сказала матери. Та, сощурив глаза, пригляделась; Назия, помедлив, легонько помахала в знак приветствия. Но мать отвернулась и пошла прочь, таща дочь за руку. Девочка на ходу все оглядывалась назад.

– Я думала, они принесут нам пирог на новоселье, – сказала Аиша. – В книгах про Нэнси Дрю люди так всегда делают. Они приносят пирог новым соседям, но новые соседи не…

– Так делают в Америке, – поправила Назия. – Я не слышала, чтобы в Англии было принято приносить соседям пироги.

– Это потому, что они не видели грузовик с нашими вещами.

– Может быть.

Рано или поздно соседи поймут, что в дом въехали новые жильцы и пора зайти, чтобы поздороваться. Интересно, принесут ли им пирог? Сверху раздался торжественный свист – пронзительный, точно заводской гудок. Он становился все громче, все мелодичнее – и вдруг резко стих. Если грузовик из магазина все же приедет, они будут сегодня спать на новых кроватях. Кровати, коричневый диван с двумя креслами, кофейный столик, две этажерки для книг, обеденный стол и шесть стульев, письменный стол на второй этаж, прикроватные тумбочки – Назия уже не могла всего упомнить. Она накупила столько, что, казалось, магазины ей не понадобятся больше никогда в жизни.

5

На четвертую неделю в новой школе Аишу впервые позвали в гости. В тот день, бросив ранец у подножия лестницы, она вошла в гостиную. Назия разложила документы на новом шведском кофейном столике, не особенно удобном для работы, – столешница была круглой, из трех стеклянных сегментов, разделенных полированным кленом. Но письменный стол, заказанный для кабинета, до сих пор не доставили. Сотрудник магазина, все обещавший и обещавший привезти стол, и чиновник из Управления связи, который, кажется, вообще не понимал, зачем Назие домашний телефон, словно состязались в черепашьих бегах. Назия как раз пыталась разобраться, какие бумаги нужно подавать для уплаты налогов, и была рада увидеть дочь и сделать передышку.

Аиша переминалась с ноги на ногу. Она бежала от автобуса и вообще весь день бегала; запах от нее шел теплый, молочный, девчачий, с ноткой чего-то пресно-мясного, Назие незнакомого, – школьной еды, которая Аише сразу же ужасно понравилась. В руке у нее был листок бумаги, и она стояла перед матерью, словно ученица перед директором.

– Как прошел день? – спросила Назия. – В школе все хорошо?

– Можно мне сходить на день рождения? Одна девочка в школе позвала меня на день рождения. В субботу вечером. Мама, я не знаю, что мне надеть. Я же не могу надеть…

Тут она неожиданно закрыла лицо руками. Наверняка дурашливая имитация взрослого отчаяния – но плечи Аиши затряслись. Назие следовало бы вздохнуть с облегчением. Она проигнорировала высказанный полунамеками совет той чиновницы отдать Аишу в школу, где ей будет легче освоиться, в школу, где – как догадалась Назия – над новичками издеваются, на игровой площадке звучит урду и от детей никто ничего особо не ждет. Три недели назад она записала Аишу в ближайшую к дому школу, нормальную. Она сидела в кабинете директора – тот был не старше Шарифа – и наблюдала, как его взгляд перебегает с нее на дочь, как он потирает руки, вероятно от волнения, и говорит определенно чуть медленнее и чуть громче, чем следует, рассказывает о том, что в средней школе Латчворси все как одна большая семья, о том, какая чудесная миссис Морган преподает в классе, как Аише обрадуются в этой большой семье и как все будут помогать ей освоиться. («Освоиться» директор произнес так, будто это редкое и, возможно, неизвестное Назие слово. Она вспомнила о своем дипломе по английской литературе, о диссертации, посвященной трагедиям Драйдена, и велела себе не злиться.) Директор затронул тему их происхождения лишь в самом конце разговора. «Есть ли какие-то требования по питанию, о которых нам следует знать?» – спросил он.

«Нет-нет, – ответила Назия. – Она ест все». Никакой религии они не исповедовали. Весело и не мешкая Назия попрощалась с Аишей и пошла к выходу. Побродить-поглазеть особенно не получилось, но, казалось, каждый класс, куда она заглядывает, битком набит английскими детьми. Белыми детьми, поправила себя Назия. Тут дело не в национальности, а в расе, и со временем она сама станет англичанкой, Шариф и Аиша станут англичанами, и Червячок, разумеется, появится на свет таким же темнокожим, как они, однако с самого рождения будет стопроцентным англичанином, и неважно, среди каких людей он будет расти.

Лишь спустя три недели кто-то из одноклассниц решил позвать ее на свой девятый день рождения. «Боялась ли Аиша, что этого так и не случится?» – задумалась Назия. В семье дочь баловали, половина преподавательских жен в Даммонди ее обожали, у нее была куча приятельниц-ровесниц, с ней дружили двойняшки-внучки судьи и дочки профессора физики, который поздно женился, – Рита, Бейби и Свити. Возможно, Шариф прав – издалека люди различают лишь цвет кожи. Назия внезапно осознала, что занимается тем, чем запретила себе заниматься, – сравнивает их прошлую жизнь с нынешней жизнью здесь, в медленно наполняющемся мебелью доме в Лоджмуре, где ветер свистит и стучит в окна. Дочь так и плакала в ее объятиях, и плакала лишь оттого, что не знала, как одеться на день рождения подружки.