Завтра я еще раз внимательно рассмотрю этот снимок, на котором, как я думал, была Марта. Частично.

А сегодня у меня и правда нет на это сил.

А еще я найду того, кто это сделал…

– Ты зачем, милый, пришел? – матушка при виде меня просияла, хотя и удивилась. Я пришел в больницу, но не нашел ее в палате, она сидела в конце коридора, в уютном уголке, вместе с профессором Зигмунтом, который поднялся мне навстречу и начал как-то нервно прощаться.

– Зигмунт зашел по дороге на работу, чтобы занести мне фрукты. Отличная черешня, уже мытая, вот попробуй.

Я подал профессору руку, здороваясь и прощаясь одновременно, он пошел, пятясь, как рак, и матушка улыбалась ему.

– Как мило, что он подумал о фруктах. После операции мне точно ничего такого нельзя будет.

А мне сделалось неловко – я ведь не подумал о том, чтобы принести хоть что-нибудь.

– Ну конечно, вот я приехал спросить, может, тебе нужно что-то, но теперь вижу, что о тебе тут неплохо заботятся. Давай я пойду и все-таки что-нибудь куплю? Воду? Сок? Что-нибудь вкусненькое? Потому что тут ведь наверняка ужасно кормят… Восточная кухня. Или японская. Или русская, – шутил я глупо, потому что чувствовал себя глупо.

– Милый, ты мне прежде всего расскажи, как там мой Геракл. А если ты хочешь кушать – так можно сходить в буфет, у них очень вкусно. У кого деньги есть, конечно, – матушка была в неплохой форме, но я не знал, что могу рассказать ей о Геракле. Как он выглядит? Так это она наверняка пока помнит.

– Да пес как пес, – ответил я тем не менее.

– Как он себя чувствует? Говори! Он скучает по маме?

– Я его спрошу, когда вернусь.

– Так ты его что, одного оставил?!! – в голосе матушки звучал искренний ужас. – Я думала, что ты его берешь везде с собой. Он же не привык оставаться один! Пожалуйста, все-таки постарайся подумать немного о нем.

Я ей не рассказывал, что первую ночь он провел под шкафом и что эта псина со мной даже не пытается воевать, – этим я ее напугал бы до полусмерти, точно.

– Вы с ним нашли общий язык?

Конечно. Утром мы с ним беседуем о том, что нам снилось, вечерком немного дискутируем об искусстве, вот только наши мнения об «Империи чувств» немного расходятся, потому что он считает, что это фильм не столько о любви, сколько о прощении, и не замечает великолепной работы оператора, а я, хоть и соглашаюсь с ним, что в жизни прощение важно не менее, чем любовь, все же не отказываю этому фильму в выразительности. Но это только мелкие расхождения, какие всегда бывают между псом и человеком, – это только укрепляет наше взаимопонимание.

– Мама, прошу тебя… – я понижаю голос, потому что к нам приближаются незнакомые мне люди.

– Пани Веся, это мой сын, – радуется при виде дамы в халате моя матушка. – А это моя соседка по палате.

– Ах, сын! Как хорошо иметь детей! Ах, это вы! Я о вас слышала столько хорошего! Ах, это так мило!

Я некоторое время кручусь, как на раскаленных углях, потому что все эти охи и вздохи меня сильно нервируют. Однако матушке не так плохо живется в больнице, и выглядит она вполне счастливой.

– Милый, ты лучше звони, когда собираешься меня навестить. Завтра вот Юлия придет, так зачем тебе приходить? Ты лучше займись Гераклом и скажи ему, что я по нему очень скучаю, ладно?

Мать меня не задерживает, и я оказываюсь дома раньше, чем рассчитывал.

Пока я еду обратно, мне звонит Ярек. Звонил ли я уже Актрисе? А почтовый ящик, который меня интересует, был создан на один раз и сразу же уничтожен. Сервер – телевизионный. Мне это что-то дает?

Я благодарю его.

Ничего мне это не дает.

Я что, думал, что играю роль в американском фильме? Что мне дадут сведения о каком-то сервере?

Кто-то хотел причинить мне вред – и ему это удалось, благодаря моей же собственной глупости.

А может, это сама Марта такую глупость сделала?

Да что я, мне мозги вообще, видимо, отказывают. Это совсем не в ее стиле.

Я ничего не могу сделать, я просто должен решить, что дальше. Я просто не могу больше существовать в этом кошмаре.

Я должен все исправить, собрать информацию, подумать…

* * *

– Ты ничего не понимаешь, – Аня лежала на диване и пыталась выманить из-под него Геракла кусочком колбасы, а этот уродец не давался. – Ну, и я оказалась снова хуже всех. Иди сюда, Геракл.

Я попросил Ингу, чтобы она приехала. С мужиком о Марте я говорить не смогу. Но как только Инга позвонила в дверь – тут же нарисовалась Аня и тоже попросилась ко мне.

Я должен был набраться терпения.

– А почему хуже всех? – сочувственно спросила Инга, одновременно подавая мне знаки, что скоро это кончится, Малолетка уйдет домой и мы сможем поговорить.

– А потому что я была в лагере и там было классно и вообще, но только у всех девчонок матери как матери, которые им портят жизнь. И обзываются. Говорят, что они идиотки, кретинки, глупые и… ну и вообще. И они только об этом и разговаривали все время! Ну, конечно, не совсем все время, а только когда нас уже укладывали спать и проверяли, все ли в постелях, – ну тогда и начиналась самая говорильня.

– Так, а почему ты хуже всех-то? – не давала себя сбить с толку Инга.

– Да потому что всем, всем, каждой есть что рассказать и только мне одной нечего! Ничего! Вообще ничего!

У меня в голове не умещалось, как это можно быть несчастной только потому, что твоя собственная мать тебя не обзывает. Но я не вмешивался, уже давно убедившись, что когда две женщины разговаривают – им мешать нельзя, а то прольется чья-то кровь.

– Так это плохо, что мама не говорит плохих вещей? – Инга что-то даже понимала в этой беседе с подрастающим поколением, я – вообще ничего.

– Вообще-то это хорошо… Но не тогда, когда тебе даже нечем похвалиться! Ведь всех девочек, всех до одной матери называли «Ты, сучка».

– Сучка? Bitch?!! Ребенку?

– Ну да, – с завистью сообщила Анка. – А меня никогда… Гераклюша, иди ко мне, хорошая собачка…

– Какой же ты мужчина, не можешь даже Геракла заставить выйти ко мне, – Малолетка выпустила в меня очередь из «калашникова».

– А я хочу, чтобы он там сидел, вот так вот просто и незамысловато, – ответил я ей с неприязнью.

– В чем проблема, Аня? – Инга улеглась рядом с девочкой и даже заглянула под диван. Выглядела она аппетитно. Я отвернулся.

– Моя мама говорит, конечно, иногда, что я что-то сделала «как кретинка», но понимаешь – она говорит «как кретинка». Или что я повела себя по-идиотски. Но она ни разу не назвала меня кретинкой или идиоткой, ни разу, понимаешь?!!