Она умылась, перепаковала чемодан и приготовилась уезжать. Но на лестничной площадке столкнулась-таки с Клодом.

Не было никакой причины удивляться тому, что он оказался на этой площадке, и она знала о его присутствии в доме, и все же было в Клоде нечто вороватое, что заставляло ее подозревать хитрость с его стороны.

– О, привет, Пру, – сказал он. – Я видел твою машину.

– Привет, Клод. Да. Я заехала на минуту взять кое-какие вещи.

– Значит, ты не остаешься?

– Нет.

– Надеюсь, это не из-за меня? – спросил он, с улыбкой уставившись на свои ступни.

– Конечно, нет. Я сейчас бо́льшую часть времени провожу в Лондоне.

Он бросил вороватый взгляд на ее левую руку.

– Тебя, вижу, можно поздравить?

– Да, спасибо.

– И когда же?

Она ответила, что это еще не решено, и двинулась к ступенькам.

– Э-э… – протянул Клод. – Я хотел спросить…

– Да?

– Ты меня не собираешься выгнать?

В панике Прунелла решила принять это как шутку.

– О, – сказала она беспечно, – когда соберусь, уведомлю тебя заранее.

– Очень любезно. Ты собираешься жить тут?

– Вообще-то да. После того как мы произведем здесь кое-какие изменения. Обещаю, что тебя вовремя предупредят.

– Знаешь, Сиб сказала, что я могу остаться.

– Я знаю, что она сказала, Клод. Ты можешь жить здесь, пока не придут рабочие.

– Очень любезно, – повторил Клод, на сей раз – с нескрываемой насмешкой. – Кстати, можно тебя спросить? Я хотел узнать, когда состоятся похороны.

Прунелла почувствовала себя так, словно ветер ворвался в дом и овеял ее сердце ледяным дыханием. Ей с трудом удалось выдавить:

– Я не… мы не узнаем этого, пока не закончится следствие. Мистер Рэттисбон возьмет на себя все хлопоты. Тебя непременно уведомят, Клод, обещаю.

– Ты будешь присутствовать на этом новом дознании?

– Полагаю, что да. То есть – да, буду.

– Я тоже. Хотя, конечно, меня это никак не касается.

– Мне пора идти. Я уже опаздываю.

– Я не прислал тебе соболезнование. Насчет Сиб.

– В этом нет необходимости. До свиданья.

– Давай я снесу тебе чемодан.

– Нет, благодарю. Он совсем легкий. Но все равно спасибо.

– Вижу, ты достала старый план Квинтерна?

– До свидания, – в отчаянии повторила Прунелла и начала решительно спускаться по лестнице.

Когда она дошла до нижнего этажа, сверху донесся его голос:

– Пока!

Ей хотелось стремглав броситься за дверь, но она сдержалась и, обернувшись, подняла голову. Он стоял на площадке, свесив с балюстрады руки и голову.

– Полагаю, ты знаешь, что нас навестила полиция? – произнес он низким голосом, отчетливо выговаривая каждое слово.

– Да, конечно.

Он приложил ко рту ладонь, сложенную рупором, и громко прошептал:

– Кажется, их очень интересует садовник – фаворит твоей матери. Интересно, почему?

На его круглом, как луна, лице сверкнули зубы.

Прунелла рванула к двери, выскочила за нее с чемоданом в руках, запрыгнула в машину и на огромной скорости помчалась в Мардлинг.

– Честно признаться, – говорила она спустя десять минут Гидеону и его отцу, – я почти готова вызвать экзорциста, когда Клод уедет. Интересно, наш викарий умеет проводить обряд изгнания нечистой силы?

– Прелестное дитя, – сказал мистер Маркос в своей витиеватой манере, глядя на нее поверх очков, – эта непристойная личность действительно вам докучает? Может быть, нам с Гидеоном атаковать его с угрожающими жестами? Вдруг это его прогонит?

– Должен сказать, – подхватил Гидеон, – это немного чересчур, что он поселился в Квинтерне. В конце концов, дорогая, ему в сущности нечего здесь делать, ведь правда? Я имею в виду, что его не связывают с этим местом настоящие родственные узы.

– Нет, конечно, – согласилась Прунелла. – Но моя мама считала, что не должна совсем уж умывать руки в том, что касается Клода, каким бы ужасным он ни был. Видишь ли, она очень любила его отца.

– Что не дает права его сыну, если говорить совершенно хладнокровно, навязывать себя ее дочери, – заметил мистер Маркос.

Прунелла отметила про себя, что это его любимая фраза – «если говорить совершенно хладнокровно», и порадовалась тому, что Гидеон не перенял эту его привычку. Но ей нравился будущий свекор, она расслабилась и стала более открытой в атмосфере (ее можно было назвать какой угодно, только не «хладнокровной»), которую он создавал вокруг себя и Гидеона. Она чувствовала, что может сказать ему все, что хочет, без оглядки на разницу в возрасте, и что ему приятно ее общество, оно его веселит.

Они сидели в саду на диванах-качелях под навесом. Мистер Маркос решил, что сегодня подходящий день для предобеденного шампанского – «искрящегося и дерзкого», как он выразился. Прунелла, которая пропустила завтрак и не привыкла к подобному сумасбродству, быстро расслабилась. Осушив один бокал, она приняла из рук будущего свекра другой. Все ужасы – а в последнее время ей довелось испытать моменты подлинного ужаса – отошли на задний план. Речь ее стала внятной, и она ощутила, что такая жизнь – для нее, и она предназначена для такой жизни, что она расцветает в обществе экстравагантных Маркосов, один из которых был столь восхитительно земным, а другой так очаровательно влюблен в нее. Вихрь эйфории, поднятый шампанским, захлестнул девушку, и хотя ее слегка сдерживало скрытое чувство вины (в конце концов, Прунелла не была лишена социальной ответственности), это, как ни странно, лишь добавляло ей веселости. Она одним большим глотком допила шампанское, и мистер Маркос снова наполнил ее бокал.

– Дорогая, – обратился к ней Гидеон, – что у тебя в том портфолио или как там его назвать, которое лежит в машине?

– Сюрприз! – воскликнула Прунелла, покачивая рукой, в которой держала бокал. – Но не для тебя, милый. Для Бэ Эс. – Она подняла бокал и выпила за мистера Маркоса.

– За кого? – хором спросили Маркосы.

– За Будущего Свекра. Мне было неловко спросить, как я должна вас называть до того, как вы действительно станете моим свекром. «Свекром я сегодня стал – повезло невесте, очень многие хотели на ее быть месте», – вдруг пропела Прунелла, не успев сообразить, что́ несет, и тряхнула кудряшками в сторону Николаса, словно какая-нибудь из самых ужасных диккенсовских маленьких героинь. Ей стало стыдно.

– Можете называть меня как хотите, – сказал мистер Маркос и поцеловал ей руку. Еще одна аналогия с Диккенсом тотчас возникла в хмельной голове Прунеллы – Тоджерсы из «Мартина Чезлвита». На секунду-другую она словно бы отплыла от себя самой и со стороны увидела, как раскачивается на диване-качелях под тентом, а кто-то целует ей руку. Она была безрассудно довольна жизнью.