Forward all. Не промахнуться бы мышкой.

Не спать.

(за скобками)

Рано или поздно он должен был наступить, момент, когда уже ничего нельзя поделать. Только ждать. Самое мучительное состояние на свете. Ты загнан в абсолютный пассив — а значит, перестаешь существовать, потому что личная человеческая реальность не доказана ничем, кроме свободного действия. Время течет сквозь тебя, не замечая и не унося за собой. Тебя попросту нет. И надо перетерпеть, надо выдержать. Выждать.

Женьке не сиделось на месте, и Виктор вел его взглядом, смотрел почти с завистью, как, ни на секунду не останавливаясь, разворачивается его большое приключение. Вот опять вскочил, пересек из конца в конец полутемную каптерку, выглянул в окно, раздвинув щель в пыльных планках жалюзи. Сбросил звонок по мобиле. Присел на корточки, поднял с пола моток веревки и зачем-то принялся сосредоточенно разматывать узлы. Уронил, метнулся в обратном направлении, послушал у косяка под дверью. Снова сбросил едва проклюнувшийся звонок, у мальчика уже совсем неплохо получается.

Отключить мобилку было нельзя, и Виктор не сомневался, что их местонахождение давно уже засекли. Но не термоядеры, нет, те не стали бы медлить, а службистов он не боялся. Удивительно, насколько все зависит от масштаба, от широты охвата: увеличиваешь радиус — и спецслужбы отдельно взятой страны перестают иметь какое-либо значение. В мире в принципе немного вещей, которые сохраняли бы значение и смысл перед лицом океана.

Аш-два-о. Уже совсем скоро.

Поднялся размять ноги, завел руки замком за голову, вдохнул сырой запах цвелой пыли. Оно, конечно, все равно, где ждать. И если это полуподвальная каптерка при ангарах, пропыленная и заставленная разнообразным хламом, значит, так и будет, неважно. Вон, Женька даже ловит кайф, в чистеньком офисе ему было бы гораздо скучнее. Приключение нон-стоп, набирающее обороты с каждой секундой.

Разумеется, он ничего не знал ни про Пийлса, ни про Лику. Ни о том, что мобилка у его виска — практически граната со сдернутым колечком. Достаточно того, что знаешь ты. И тебе отнюдь не все равно, безотказная мантра «все взаимозаменяемо» потеряла изрядную долю силы. Ничего. По идее, осталось немного. Хотя категория времени как таковая вряд ли приложима к ожиданию.

Опять звонок, профессионально короткий, как и оборванная Женькина скороговорка в ответ: «Вы дозвонились Виктору Винниче… да. Да. Да, мы здесь. Да, ждем».

— Ну?! — успел спросить Виктор в то мгновение, пока Женька наслаждался остротой происходящего, пронзительной, как незаслуженное юношеское наслаждение.

— Скоро будет вертолет.

— Когда?

— Он не сказал. Говорит, скоро, ждите.

— В следующий раз дашь мне трубку.

— Но вы же… — сглотнул, смешался. — Хорошо, Виктор Алексеевич.

Присел на перевернутую канистру в углу, съежился, переживая: ну вот, опять сделал что-то не так. Напрасно ты, мальчик не виноват ни в чем. Все пошло не так уже давно, ты знаешь об этом. И теперь с каждой минутой текущего сквозь тебя времени растет число переменных, увеличиваются трещины и зазоры, центробежная сила разносит в стороны элементы, которые ты во что бы то ни стало обязан вернуть на место, воссоединить, стачать хотя бы на живую нитку. И ты это сделаешь, как только получишь возможность сделать хоть что-нибудь.

Процесс уже запущен, и его не остановить. Сегодня там, на побережье холодного моря, началась весна. Ты ее увидишь. И с этого момента сумеешь все.

Полторы начальные ноты мобильного рингтона.

— Вы дозво… Виктор Алексеевич! — сорвавшийся голос, протянутая граната в мальчишеской руке.

— Я слушаю.

— Выходите, — сказал Гия. — Взлет через две минуты. — Да.

Вернул Женьке уже отключенную, обезвреженную мобилку. Хотя какая разница теперь, когда может произойти все что угодно: автоматная очередь в лицо на пороге, взрыв в воздухе или внезапная остановка мотора на пятикилометровой высоте… Мельком черкнул взглядом о счастливый свет Женькиных глаз. Есть ли хоть малейшая подоплека у этого иррационального чувства, сверкающей звонкой уверенности: пока он с тобой, с вами ничего не случится?..

Раскачав двумя пальцами заклинившую ось, расщелкнул ржавый шпингалет. Толкнул коленом облупленную дверь. Обернулся через плечо:

— Выходи. Летим.

* * *

Она много смеялась и много пила, с ней было хорошо. Весь длинный субботний вечер.

Заезжать на студию — а материал?!.. а микрофон?! — Виктор категорически отказался, но когда Лика, хохоча, потребовала притормозить у подъезда ее дома, мимо которого их угораздило проехать, вдруг нелогично согласился и, не выпуская ее запястья, поднялся вместе с ней. И не спустился, освободив по мобилке обескураженного водителя.

Журналистка обитала в пятикомнатной квартире, тесной от страшного беспорядка. Уже в прихожей Виктор задел пирамиду картонных коробок, наступил на протянувшийся от гардероба длинный шарф, а затем споткнулся о детскую железную дорогу. По всему коридору выстроились батальоны туфель на высоких каблуках, некоторые из них валялись на боку, будто убитые солдаты. Лика разулась, сразу став маленькой и трогательной, и вытолкала Виктора в ближайшую комнату, где у стены стояло пианино с бумагами и открытым ноутбуком на крышке, на журнальном столике перед креслом громоздились немытые чашки и торчала бутылка выдохшегося шампанского, а из-под купола клетки на шкафу подавал голос крупный попугай. Было совершенно непонятно, как она живет. Было пьяняще, головокружительно здорово.

Виктор взял ее здесь же, не доходя до спальни, преодолев шуточное сопротивление, поперек кресла, под негодующий скрекот попугая и свист чайника на бэк-вокале. Это было только начало, ты знал точно, хотя и понятия не имел, что тебе может понадобиться от нее еще. При всей внешней банальности ситуации — никогда раньше с тобой ничего подобного не было, эдакого бессмысленного безумства, ты всегда держался вне границ безумия и бессмысленности. Свобода — это когда ты устанавливаешь свои правила, но отнюдь не отрицаешь правил вовсе. Что-то сдвинулось в твоем личном мире, поползло неудержимо, словно неуправляемый тектонический процесс. Такое не кончается добром. И не кончилось.

Не кончилось, когда она метнулась на кухню, смеясь, ругаясь и одергивая мини-юбку на голом заду. Когда названивала на десяток номеров, разруливая работу, ребенка и ранее назначенные встречи. Когда вы пили кофе, потом коньяк, потом водку, потом чай и опять водку, болтая обо всем на свете. Когда перебрались, наконец, в спальню, где, ехидно подкалывая друг друга, тем не менее весьма удачно все повторили. А затем валялись в обнимку перед телевизором — ее пушистый затылок точно в изгибе у твоего плеча, — с жаром обсуждая новую супругу депутата Пшибышевского; в какой-то момент Лика встала и, жемчужная на черно-синем фоне, широко распахнула окно.

Заканчивать этот вечер было никак нельзя, его следовало тянуть и длить любой ценой, будто мелодию заклинателя змей или переговоры с сумасшедшим террористом. Переключили на порнуху и смотрели весело и спокойно, как давние счастливые супруги. И когда ты все-таки положил руку на птичью гузку ее голенького лобка, и не потому, что слишком уж хотелось, а просто чтобы не дать заснуть, оборвать, прекратить, — все и произошло. Мгновенно и страшно, как любая давно ожидаемая катастрофа.