пролетариата, оно должно служить средством их углубления и просветления, и расширения их поля на всю жизнь человечества, на весь его трудовой путь, – но не средством возбуждения, не агитационным орудием»[766]. Таким образом, разработку и развитие пролетарской культуры он связывает с социальным и политическим самосознанием, с осознанием уникальности и самости пролетариата и его ценностей.

Кроме того, философ отмечает, что таланта и приверженности социалистическим идеалам недостаточно для служения им и проникновения в массы. Необходимо повышение общего уровня воспитания и образования, развитие навыков и умений. Поэтому одним из способов реализации и распространения идей пролетарской культуры являются педагогические и образовательные средства. При этом к формированию пролетарского искусства А. А. Богданов относился скептично, так как, во-первых, необходимо сначала выработать классовое сознание, и во-вторых, для творческой деятельности необходимы свободное время и досуг, которыми не располагает рабочий. Творчество является разновидностью труда, причем самого сложного и интенсивного. Несмотря на это, искусство является одной из форм выражения мышления общества и обладает безграничным организующим и направляющим потенциалом и силой, которые лишь еще предстоит раскрыть и использовать[767].

Важнейшим моментом теории Богданова, входившим в ее концептуальное ядро, была проблема идеологии, тесно связанная для него с вопросом о необходимости и возможности строительства пролетарской культуры: мыслитель не только не раз возвращался к этой проблеме в своем творчестве, но и одним из первых в отечественной философской истории поставил ее в качестве отдельной исследовательской задачи, фактически предчувствуя то значительное место, которое займут исследования феномена идеологии в мировой философии XX века.

В цикле «Новый мир» Богданов формулирует задачу создания научной теории человека, охватывающей всю целостность его опыта – целостность, принципиально динамичную и не ограниченную никакими пределами. Однако это не ницшеанский безусловный и беспредельный выход человека за собственные пределы – радикально индивидуалистический по своей природе; это выход за пределы прежнего исторического человека, обусловленный его изначальной социальной и коллективистской природой, присущим этому «Я» стремлением к «Другим». Более того данная своеобразная антропологическая революция имеет не волюнтаристские основания, но укоренена, с точки зрения Богданова, в объективном ходе вещей – развитии трудовых отношений, представляющем собой, в свою очередь, реализацию ключевого исторического процесса – борьбы человека с природой. Именно последняя оказывается движущей силой человеческого прогресса и причиной постоянного увеличения и качественного усложнения коллективного опыта. На протяжении целого ряда работ Богданов развивает и уточняет свою концепцию, интерпретируя историю как процесс адаптации человека к окружающей среде и обрисовывая его как целый ряд «приспособлений» и биологической природы (трансформация нервных центров, возникновение стадных инстинктов), и «организующих приспособлений», ключевыми из которых оказываются речь, само познание, обычай. Именно из последнего и развиваются право и нравственность и иные идеологические формы.

Вместе с тем, несмотря на признание первичности процесса трудового и технического приспособления, над которым и выстраиваются идеологические формы, Богданов не раз предупреждает на страницах своих работ об ошибочности их вульгарной интерпретации как «надстройки», не имеющей самостоятельного значения. Несмотря на свою производность от экономических процессов, идеологические формы выполняют важнейшую функцию организации коллективного опыта. Недооценка значимости и роли идеологических форм составляет, с его точки зрения, слабость классической марксистской социологии и политэкономии, устранение которой объявляется одним из основных вызовов времени[768]. Признание важнейшей роли идеологии, тем не менее, не должно приводить и к иной крайности – приданию им самостоятельного статуса, что сам Богданов именует «великим фетишизмом норм», видя в нем своеобразное знамение времени и закономерный итог предыдущего исторического развития («мучительного пролога истории») и предрекая его скорое падение. Раздробление некогда единого коллективного опыта на субъектов, выполняющих исключительно организаторскую или исполнительскую функцию, и делает возможным отрыв и мнимое освобождение идеологических форм от трудовой практики – комплекс идеологических форм приобретает ложную отрешенность и самостоятельность[769]. Несмотря на это, именно «идеологизм» и якобы имеющийся в концепции Богданова отрыв «надстройки» и «базиса» станут в следующее десятилетие одним из наиболее ходовых упреков в адрес мыслителя со стороны формирующегося официального (марксистско-ленинского) дискурса советской философии.

Именно в рамках концепции идеологии как важнейшего организующего приспособления идея пролетарской культуры приобретает свое подлинное значение: создание новых культурных форм оказывается не задачей, продиктованной революционной конъюнктурой и политической повесткой дня, но средством обеспечения фундаментальной антропологической перестройки, объективные условия которой – автоматизация и масштаб фабричного предприятия, преодолевающие раздробленность опыта и приводящие к возрастанию общности его содержания, подготовили капиталистический способ производства. Задача создания пролетарской культуры в таком контексте не только приобретает приоритет по отношению к цели завоевания и удержания пролетариатом политической власти, но и становится единственно возможным залогом успеха в процессе достижения этой цели.

Богдановская концепция пролетарской культуры в пореволюционные годы была достаточно влиятельна: любая другая точка зрения на данный вопрос фактически не могла быть сформулирована иначе, чем через выработку более или менее четкого отношения к теории Богданова. Эта реакция была разнообразной, уже издатель сборника А. А. Богданова «О пролетарской культуре» констатировал «целую радугу мнений»[770]. Не претендуя на исчерпывающую полноту, мы попытаемся кратко охарактеризовать эту палитру, в считанные годы превратившуюся затем по идеологическим соображениям в монохромное изображение, к тому же радикально исказившее оригинал.

Одним из наиболее влиятельных – до известных событий – критиков богдановской концепции культуры являлся Л. Д. Троцкий, затронувший тему пролетарской культуры в сборниках «Литература и революция» и «Культура переходного периода». Отрицательное отношение одного из ключевых руководителей советского государства к этой проблеме было продиктовано несколькими обстоятельствами. Будучи совершенно убежден в дальнейшем шествовании мировой революции и воспринимая настоящее как «привал меж двух боев и походов», Л. Д. Троцкий исходил из абсолютного приоритета политических задач. Грядущая борьба ставила, по его мнению, на повестку дня совершенно иные вопросы, в контексте которых «молекулярный процесс культурного подъема пролетариата», подготовляющего фундаментальные сдвиги в области культуры, был, безусловно, важен, но не обладал актуальной значимостью. Но, главное, исходя из временного характера пролетарской диктатуры, Л. Д. Троцкий ставил под сомнение саму необходимость создания собственно пролетарской культуры: эпоха мировой революции, когда все лучшие силы следует бросить на политическую борьбу, должна смениться социалистическим строем, культура которого уже не может и не будет иметь классового характера. Настоящая задача заключается, таким образом, в овладении ключевыми элементами старой культуры, закладывании основ всечеловеческой, бесклассовой культуры, что поможет в будущем, после победы мировой революции, проложить дорогу новой, социалистической культуре[771].

Менее однозначную позицию по отношению к концепции Богданова занимал другой представитель высшего эшелона советской власти – Н. И. Бухарин. В отличие от Троцкого, признавая значимость, актуальность и своевременность задачи создания новой, пролетарской культуры, Бухарин, тем не