– Продолжайте, Тед. Что еще вы можете сказать?

– Ну, потом, у них переднее сиденье вынимается.

Тед некоторое время колебался, и Пойтинджер подсказал:

– Возможно, благодаря этому в автомобиль легко кого-нибудь внести.

– Мне не хотелось бы говорить в таких выражениях.

Детективы и подозреваемый искали подходящее слово и остановились на слове «груз».

– Легче перевозить в них груз.

– А почему груз перевозить легче?

– Его легче контролировать…

Судя по показаниям Пойтинджера, Тед намекнул, что ему хотелось бы оказаться в какой-нибудь психиатрической лечебнице в штате Вашингтон. В таком месте, где его могли бы «исследовать».

– Исследовать для чего?

Пойтинджер, позднее отвечая на вопросы защитника Банди Майка Минервы, сказал:

– Я полагаю, что суть этого разговора сводилась к тому, что его главная проблема заключалась в непреодолимом желании причинять женщинам тяжелые телесные увечья.

Чэпмен, к которому Тед, как казалось, относился лучше, чем к остальным, спросил:

– Тед, если ты скажешь мне, где находится тело [39], я пойду и найду его и сообщу ее родителям, что их ребенок мертв.

– Я не могу этого сделать, потому что оно слишком страшно, чтобы на него можно было смотреть.

Когда Теда позднее перевозили в тюрьму округа Леон в Таллахасси караваном самым серьезным образом охраняемых машин, детектив Дон Парчен снова спросил его:

– Девочка мертва?

– Вам, джентльмены, было известно, что вы имеете дело с очень странным созданием, и вам известно это уже несколько дней.

– Нам необходима ваша помощь в поисках тела Ким, чтобы ее родители, по крайней мере, могли похоронить ее и продолжить жить.

По словам Патчена, Тед приподнялся на стуле, смял пачку сигарет и бросил ее на пол, проговорив:

– Но я же самый хладнокровный сукин сын из всех, кого вы когда-либо встречали.

Если бы все не записанные на пленку высказывания Теда Банди воспринимались бы как абсолютно достоверные, тогда в личности этого человека проявилась бы сторона, не известная никому, кроме его предполагаемых жертв – а они уже ничего не скажут.

Норм Чэпмен клянется, что Тед говорил именно эти слова и что однажды, когда Чэпмен сопровождал его в ванную 17 февраля, Тед признался ему, что не хочет говорить со своими государственными защитниками Терри Тарреллом и Элизабет Николас.

– Он сказал: «Норман, ты должен избавить меня от них, потому что они пытаются убедить меня не говорить тебе то, что я хочу тебе сказать». Он говорил, что хочет рассказать нам о себе, своей личности, своей «проблеме», поскольку его фантазии подчинили себе его жизнь. Он работал с людьми, у которых были эмоциональные проблемы, но ни с кем не может поделиться собственными проблемами. Он пояснил, что из-за своих фантазий вынужден совершать антиобщественные поступки. Мы предположили, что его «проблема» имеет отношение к смерти. Он сказал, что, когда войдет в свою «юридическую» роль, будет говорить с государственными защитниками, и мы должны понять, какой большой уступкой с его стороны является такой способ общения. Он то и дело повторял, что не хочет лгать нам, но если мы будем давить на него, ему ничего другого не останется. Он говорил это много раз. Я сказал ему, что не могу удалить его государственных защитников. Он должен сделать это сам.

Было 6:15 утра (по флоридскому времени) 17 февраля, когда Тед позвонил мне, заявив, что хочет все рассказать. Его государственные защитники ждали за дверью комнаты для допросов и сказали, что им не позволили увидеть его до десяти часов утра. Когда они встретились с ним, они увидели его плачущим, подавленным, говорящим сбивчиво и непонятно.

В тот вечер Элизабет Николас пошла в тюрьму округа Эскамбия и снова потребовала разрешения на встречу с Тедом, сказав, что у нее есть разрешение на передачу ему снотворного. Охранник преградил ей путь, и она позвала судью, на что тюремщик был вне себя от злости и заявил, что у него есть право обыскать ее.

– Надеюсь, у вас для этого есть женщины, – сказала она.

– Послушайте, леди, там голые мужчины, – попытался увильнуть от ответа охранник.

– Я просто не буду смотреть на них, – парировала она.

Ее пропустили на территорию тюрьмы, где она обнаружила, что Тед спокойно спит. На предварительных слушаниях восемнадцать месяцев спустя Тед Банди заявил, что он очень смутно помнит ту ночь и утро и что он, конечно, встретился бы со своими адвокатами, знай он, что они у дверей комнаты для допросов.

Между следователями и государственными защитниками шла скрытая война за заключенного. С кем из них на самом деле хотел говорить Тед – еще один вопрос, ответ на который по сей день остается весьма туманным.

Почти всю пятницу 17 февраля 1978 года я пыталась связаться с Тедом и, разумеется, неизменно наталкивалась на непробиваемую стену. Тот вечер должен был стать для меня радостным. Это был вечер моей первой голливудской премьеры – я была гостьей режиссера фильма, который также был моим коллегой по написанию сценария. Со всех сторон нас окружали кинозвезды. Вот на основе чего можно было бы написать кучу писем моим разочаровавшимся в жизни друзьям в Сиэтл, которые представляли мою жизнь в ЛосАнджелесе как нечто значительно более экзотическое, чем она на самом деле была. И все пошло насмарку. У меня в ушах звенел испуганный голос Теда, зов о помощи на расстоянии трех тысяч миль от меня.

Я знала, чего он хочет, хотя он никогда не говорил об этом прямо. Он хотел вернуться домой. В тот момент он готов был во всем сознаться, если бы он мог просто вернуться в штат Вашингтон, где его положили бы в какую-нибудь психиатрическую лечебницу. Он позвонил мне, потому что ему не к кому было больше обратиться и некуда было больше бежать. У него в голове не осталось уголков, в которых он мог бы укрыться, чтобы забыть обо всем, и он был по-настоящему напуган.

В самом буквальном смысле слова я попыталась спасти ему жизнь. Я начала звонить в различные официальные органы штата Вашингтон, чтобы они помогли мне организовать признание Теда и затем посредством согласованного признания вины возвратить его в Вашингтон для содержания в психиатрической лечебнице. Всю субботу я провела у телефона. Прежде всего я позвонила Нику Макки домой с вопросом, не сможет ли он вмешаться и позвонить Чэпмену или Пойтинджеру и объяснить им, что Тед согласен мне во всем признаться, а это именно то, чего так хотели все следователи штата Вашингтон. Макки ответил, что он свяжется с председателем суда Филом Киллиеном и затем мне перезвонит. По поводу денег на мой перелет во Флориду и на мое проживание там он ничего сказать не мог.

Потом я позвонила в отдел тяжких уголовных преступлений полиции Сиэтла и вышла на лейтенанта Эми Биссета, заместителя руководителя отдела. Эми согласился, что, если есть хоть малейшая возможность, я должна лететь в Пенсаколу. У полиции Сиэтла есть деньги на расследования, и он заверил меня, что постарается получить разрешение на покупку мне билета.