Я покорно склонил перед ней голову. Вот таким неверующим человеком я был. Много десятков лет я жил, веря только в одну истину: «Литература призвана облекать в слова неизреченную волю Бога». Этим Богом была та Сила Великой Природы, о которой Жак говорил мне в Отвиле, в этого Бога я верил, но верил совершенно отвлеченно, не более того. Я и знать не знал то, что хорошо знаю теперь, а именно что этот единый Бог, иначе Сила Великой Природы, является Богом-Родителем, что он денно и нощно печется обо всех живущих на земле людях, видя в них возлюбленных чад своих. Не зная этого, я не способен был верить. А ведь, обладай я большим смирением и благочестием, я постиг бы истину уже тогда, когда живосущая Родительница во второй раз оказала мне честь своим появлением! Да, я сожалею об этом теперь и чувствую себя виноватым.

Как я уже упоминал в «Улыбке Бога», моя младшая дочь Рэйко вышла замуж за человека, которого выбрал для нее Бог.

Брак, независимо оттого, как он начинался, является тяжкой работой, на выполнение которой уходит целая жизнь: двое — мужчина и женщина, выросшие в разной среде и имеющие разный жизненный опыт, живя вместе, совместными усилиями создают произведение, название которому семья.

И Рэйко, и ее жених были вполне самостоятельными, прекрасно образованными людьми, поэтому, когда они начали встречаться, я дал им полную свободу, ограничившись напутствием:

— Если один из вас вдруг поймет, что не хочет этого брака, пусть немедленно сообщит об этом другому, после чего вы перестаете встречаться. Постарайтесь определиться с этим как можно быстрее.

Лето того года я, как обычно, провел на нашей даче в Каруидзаве. Рэйко жила там со мной и заботилась обо мне вместо матери. Как-то ее жених по своим министерским делам был командирован в Синано, а на обратном пути заехал к нам и провел с нами два дня. После его отъезда дочь призналась мне:

— Единственная загвоздка в том, что жена дипломата не имеет права выступать в концертах, но, в конце концов, я ведь занимаюсь музыкой главным образом для того, чтобы жизнь моя стала богаче… Даже не давая концертов, я смогу доставлять удовольствие своим домочадцам и друзьям… Словом, я выбираю замужество. Он говорит, что скоро будет решен вопрос с его назначением и надо сыграть свадьбу до его отъезда из страны…

Это было осенью 1970 года. Жених дочери получил должность секретаря японского посольства в Сеуле. Поскольку они решили пожениться до отъезда, я сказал им прямо:

— Мы с матерью плохо разбираемся в житейских делах, поэтому денег на свадебные расходы дадим, но вмешиваться ни во что не станем. Придется вам самим всем заниматься, поступайте так, как считаете нужным.

В результате молодые сами решили, где состоится церемония, кто будет приглашен, и, торжественно справив свадьбу в отеле «Окура», где, как мне потом сказали, почти невозможно заранее заказать зал, отбыли в Сеул. Узнав, что послом в Сеуле недавно стал Канаяма, я понял, что могу не волноваться ни за дочь, ни за ее супруга.

Супруги Канаяма лет двадцать тому назад радушно принимали меня в Риме. Помню, как меня восхитило тогда, что, будучи католиками, они последовательно претворяли в повседневную жизнь свои религиозные убеждения. С тех пор я всегда относился к Канаяме с тайным уважением и очень обрадовался, узнав, что зять будет служить под его началом, мне казалось это редкой удачей, я надеялся, что молодые многому научатся у посла и его супруги, особенно в плане отношения к жизни. Разумеется, я послал письмо господину Канаяме с просьбой позаботиться о дочери с зятем…

Вечером, после того как мы проводили дочь с мужем в Сеул, жена вдруг сказала за ужином:

— Когда Рэйко была совсем еще крошкой. Матушка (Кунико Идэ) часто говорила мне: «Воспитанию этой девочки вы должны уделять особое вниманием, у нее редкий дар — легко сходиться с людьми, когда она вырастет, то будет разъезжать по всему свету». Сегодня мне вдруг с такой отчетливостью вспомнились ее слова, и я подумала: «А ведь она была права». Раз она так сказала, значит, Бог, защитит нашу дочь, и нам не стоит о ней беспокоиться.

Раньше я всегда скептически относился к вере жены, основанной на примитивном стремлении к собственному благу, но в тот вечер решил пропустить ее слова мимо ушей, подумав, что, в конце концов, ничего плохого в этом нет.

Выйдя замуж, Рэйко продолжала писать нам письма так же часто, как во время заграничной стажировки. Только теперь она в основном излагала факты, избегая описания собственных чувств и впечатлений. Но я не беспокоился, видя в этом проявление ее сердечной доброты и понимая, что у нее теперь совершенно иная жизнь.

Прошло около двух месяцев. Дочь получила предложение от Сеульской консерватории временно заменить преподавателя по классу фортепиано, уезжавшего в долгосрочный отпуск к себе на родину, в Европу. Сперва она отказалась, помня о том, что, выходя замуж, обещала мужу не выступать больше с публичными концертами. Тогда посол Канаяма обратился к ее мужу. Необходимо принять это предложение, сказал он, ведь и преподавание музыки, и концертная деятельность служат пропагандой японской культуры, а следовательно, способствуют налаживанию культурных связей между двумя странами. Поскольку таково было желание посла, зять уговорил дочь принять предложение. И она обрадовалась, втайне надеясь, что это заставит ее мужа в будущем изменить свое отношение к музыке.

В консерватории дочь встретилась с уезжающим в отпуск преподавателем, и тот обрисовал ей круг ее обязанностей. Рэйко предстояло вести нескольких пианистов старшего курса, то есть она должна была ездить в консерваторию раз в неделю. Потом преподаватель представил дочь студентам и подробно рассказал, какие пьесы в настоящее время они разучивают и что именно им предстоит освоить за время его отсутствия. Кроме того, он попросил Рэйко выступить с фортепьянным концертом либо Моцарта, либо Шопена на очередном выступлении консерваторского оркестра.

Консерваторское начальство пожелало, чтобы дочь проводила занятия по вторникам, причем вела бы две смены — утреннюю и дневную. Предполагалось, что с каждым учеником она будет заниматься по сорок — пятьдесят минут, очередность они определяли сами и сообщали ей утром до занятий. В первый день, когда она пришла в класс, ее уже ждали ученики, назначенные на утро. После того как была установлена очередность занятий, дочь предложила студентам, назначенным на более поздние часы, позаниматься пока самостоятельно или пойти на другие уроки, но все заявили, что хотят послушать, и остались в классе. Начав урок, она увидела сквозь стеклянную дверь студенток, которые слушали, стоя в коридоре. Тронутая их энтузиазмом, дочь открыла дверь и пригласила их войти. Утренние занятия кончились вскоре после полудня. На машине, присланной за ней мужем, она быстро съездила домой и, наскоро пообедав, вернулась в консерваторию. Во время дневных занятий тоже было много слушателей, домой дочь вернулась около шести, очень уставшая, но с ощущением полноценно прожитого дня.

Очевидно было: она сможет уверенно вести урок только в том случае, если будет упражняться больше старшекурсников и овладеет в совершенстве всеми пьесами, которые они разучивают, поэтому каждый день, совсем как в годы студенчества, Рэйко садилась к роялю. Всю работу по дому она переложила на домработницу, пожилую кореянку, доставшуюся супругам в наследство от прежнего секретаря посольства, который поручился за ее надежность. Все восемь месяцев занятий прошли вполне гладко, за это время дочь еще и успешно выступила на майском концерте консерваторского оркестра с фортепьянным концертом Шопена. Вернувшийся из отпуска профессор-европеец был в восторге, превозносил ее заслуги и очень благодарил за все, что она сумела сделать за время его отсутствия. Но кое-что из сказанного им показалось дочери странным.