– Бог бы ответил так же: я тот, кто есть.

– Нет, просто это математически доказанный факт, вот и все.

– Нет-нет-нет. Это затрагивает саму бесконечность. Последовательность Фибоначчи уходит в бесконечность, элементы раскручиваются по спирали, как тигры в «Маленьком Черном Самбо»[139].

– Да, и пропорция продолжается ad infinitum[140].

Нейт произнес это совсем как в школе, растягивая гласные, и Джордж ощутил гордость, смешанную с разочарованием, парадоксальное чувство, часто испытываемое родителями.

– Что за «Маленький Черный Самбо»? – спросил Нейт.

– Неважно. Забудь, что я его упоминал. Считай, что бумер оговорился.

Разумеется, Нейт сразу загуглил это.

– Поверить не могу, что вам рассказывали такие сказки.

– И это лишь одна из множества детских травм.

На каникулы Нейт уехал в Вашингтон к Марине. Она позвонила Джорджу.

– Ты как? – спросила она, скорее с утвердительной интонацией, чем с вопросительной.

– Нормально.

– Не думаю. Нейт говорит, ты похож на привидение.

– Передай ему спасибо, как увидишь.

– А откуда ты знаешь, что его нет дома?

– Чувствую, что в проводах не хватает определенных вибраций. Эффект Нейта. Так где он?

– В гостях.

– Разве у него там были друзья?

– Теперь есть. Девушка. Из семьи, с которой мы вчера ужинали. Я привела сына, а они дочь. И двое встретились.

– Интересно, как скоро двое станут одним целым?

– Очень смешно. Пока забудь о Нейте. Ты-то что будешь делать?

– А что, обязательно надо что-то делать?

– Не знаю. Прости, просто я чувствую себя бесполезной. Может, встретимся?

Под встречей подразумевалась ночь в отеле со всеми вытекающими.

– Нет, спасибо. Я хочу понять…

– Что?

– Как с этим свыкнуться. Принять это. Избавиться от боли. Как жить дальше. Снова любить. А остальное… Не знаю. Все остальное зависит от Бога.

– Ты веришь в Бога? Вот это новости.

– Я верю в… мироздание? Во вселенские механизмы? Математику? Судьбу? Константу фи? Во что-то верю. Можешь называть это Богом.

– Ну ладно.

– Называй это Господом: Мемуары, – сказал он.

– Называй это Сомом: Жизнь массачусетского рыбака, – сказала она.

– Называй это Обломом: История системы соцзащиты.

– Называй это Содомом: Искусство сексуально выглядеть в обтягивающей одежде.

– Называй это Газоном: Искусство укладки рулонного дерна.

Они могли заниматься этим целый день.

– Хватит, – сказала она.

– Я перестану, если ты перестанешь.

– Ладно, – согласилась она. – Хотя на «-ом» у нас еще куча всего: хлыщом, кивком, стручком, куском, комком.

– Ты неостановима. Я вообще хотел сказать «Кристофером Доддом», но ты меня опередила. Теперь я жду, чтобы ты мне уступила.

– Давай своего Кристофера Додда.

– Называй это Доддом: Человек из Уиллимантика.

– Уиллимантика?

– Да, сенатор Кристофер Додд родился в Уиллимантике, штат Коннектикут. Примерно в сорока милях к северу от Сейбрука. По тридцать второму шоссе.

Джордж указал куда-то вверх, как будто она могла его видеть – абсурдный жест. По тридцать второму шоссе. Но вполне возможно, что она действительно видела его мысленным взглядом и догадалась, что он так сделал, по тому, как звучал его голос.

Нейт учился на третьем курсе Беркли, шли каникулы, и на Рождество он подарил Джорджу «Последний вальс»[141]. Новый DVD. Точнее, как выяснил Джордж, переиздание нового DVD, выпущенного пару лет назад. Дополненное издание. Больше песен. Больше материалов. Непонятные студийные записи в начале и в конце.

– Давай просто концерт глянем, – предложил Джордж. Они уселись смотреть фильм.

Интервью и т.д. Нейт принялся возиться с пультом. Все, о чем сейчас мог думать Джордж, – теплые летние ночи 1978-го, то лето было куда благосклоннее предыдущего, в одну из таких ночей он был в кино с бледной, весьма интеллигентной девушкой, оперной певицей на практике, канадкой, из Торонто, очень нежной – буквально, – его щетина оставляла ссадины на ее коже, а от его усов ее губы выглядели так, словно в пьяном виде она размазала по ним помаду. Он точно и не знал, стоит ли ее целовать, из-за какого-то страха или сомнений, не мог считать ее сигналы, она просто ждала чего-то, болтала и смеялась, минул час ночи, два ночи. Никаких движений навстречу, ни жеста, ни намека. Разве что в кино они держались за руки – потом она спросил его, разве он не догадался, что она его хочет? Зачем еще она сидела с ним в кино в столь поздний час? Наконец они поцеловались, в его квартире, должно быть, уже было больше двух часов. На ней было платье, туфли на шпильках и колготки в такую жару; премьера фильма была в «Зигфельде», где проходили все крупные премьеры, и только что установили новую звуковую систему от Dolby, от которой содрогалось все тело. «Зигфельд» был на 54-й, у Шестой авеню; вскоре после начала фильма, когда началась, собственно, концертная часть, он был так счастлив, что потянулся к ее руке и, почти коснувшись ее, вдруг остановился: он почувствовал, как миллиметр за миллиметром сближаются руки двух молодых людей в нью-йоркском кино в 1978 году. Воспоминание взволновало его. Какая робость! Он чувствовал, как она влечет его на клеточном уровне. Они общались, обходясь без слов и особенно – без взглядов. Они тянулись друг к другу, коснулись друг друга, пальцы сплелись, они даже не взглянули друг на друга, не думали о том, что происходит, и каждое легкое движение пальцев было лаской в миниатюре. Затем кто-то из них пошевелился, она или он, кто-то откашлялся, ведь оба курили, и все закончилось, и он больше не касался ее, хотя она сидела рядом, и после спрашивал себя, почему не сделал этого. Она сказала, что тоже задавалась этим вопросом. Когда кончился фильм, они пошли на восток, к только что открывшемуся зданию «Ситикорп», где был отличный ресторан, ей там очень понравилось. Оба заказали скотч, кажется, «Джонни Уокер». Она пила чистый виски, добавив лишь капельку воды, в свой стакан он бросил несколько кубиков льда, что ей решительно не понравилось: она считала это преступлением. Сейчас он тоже так думал. И Лекс[142], и Третья авеню к северу от Сорок второй тогда все еще были пустошью, где построили эту новую башню, одетую в алюминий, возвышавшуюся над всеми остальными зданиями, а вокруг были шлюхи, сэндвичи и хот-доги навынос, касса с уличным окошком, кухня, мармиты; прямо напротив, через Третью авеню, старый стрип-бар, у дверей пара ребят весьма неприятного вида, вероятно, связанных с мафией. Пустынный район с серебристой башней в самом центре, как есть средневековый, за стенами замка бандиты, еретики и распутницы. Удивительно, но комплекс банковских зданий включал церковь, частично построенную под землей, куполом ей служила стеклянная пирамида на углу квартала. На Третей