— Шутка, — сказала она. — Это была шутка.

Ему стало интересно: быть ложно обвиненным в изнасиловании — это, на ее взгляд, тоже смешно?

— Я понял, — сказал он сердито.

Ее улыбка внезапно исчезла. Они стояли на бетонной площадке, откуда вели ступеньки к парковке. Он слышал музыку, теперь уже приглушенную, которая доносилась из-за закрытой двери, через которую они только что выбрались наружу, а от стоявшего внизу мусорного бака несло прокисшим пуншем и гнилыми фруктами. Легкий ветерок играл ее волосами — то приподнимал их с лица, то мягко опускал обратно. В свете щербатой луны, которая проглядывала между деревьями, ее глаза с ресницами, накрашенными тушью, которая успела уже слегка размазаться, казались особенно яркими. Она посмотрела на него таким же удивленным взглядом, какой, как ему казалось, был у него.

— Странно, правда? Если бы нас увидел мой отец, он уже вызвал бы копов.

В ее голосе послышалась нотка вызова, словно ей было плевать на отца, и Джереми заметил, что у нее слегка заплетается язык. Она немного выпила. Он знал, что некоторые ребята брали с собой на дискотеку напитки, которые либо тайком проносили внутрь, либо распивали на парковке. Но она не была пьяна, как тогда, когда у них был секс. И одна только мысль о той ночи заставила его член среагировать.

И больше, чем то, что она сделала, его злило то, что она все еще его привлекала.

— Что, боишься, что я тебя изнасилую? — спросил он с издевкой.

— Я этого не говорила, — сказала она, и сейчас ее пренебрежение, казалось, было направлено на него.

— Тебе и не нужно было.

— В этом не только я виновата, ты же знаешь.

— Да, а кто же еще? — позабыв предупреждения мистера МакГинти, матери и отца, набросился он на нее. — Ты, черт подери, солгала. Ты же знаешь, что случилось на самом деле, но в полиции сказала другое.

Ее лицо помрачнело.

— Ты говоришь так, словно это было сделано специально. Все совсем не так.

— Значит, ты признаешь, что солгала? — перешел в наступление Джереми.

— Я этого не говорила. Ты перекручиваешь мои слова.

Джереми продолжал давить на нее:

— Все, что я хочу знать, это зачем. Зачем ты это сделала?

Она встретилась с ним взглядом, и он увидел в ее глазах замешательство.

— Не знаю, — сказала она, пожав плечами. — Я просто… словно сама не своя была. Мой отец обратился в полицию, и понеслось… Как будто это была уже не я, понимаешь?

— Не очень, — холодно ответил он.

— Если это что-то для тебя значит, то знай: мне очень жаль.

Он внезапно почувствовал надежду.

— Но ты ведь можешь сказать им, что я этого не делал?

Она медленно покачала головой. Ее глаза налились слезами и засияли, словно новенькие монеты в свете луны.

— Не могу! Отец убьет меня. Той ночью он поймал меня, когда я пробиралась в дом, и пришел в ярость. И не только потому, что я пила. Он словно знал, что мы сделали, словно унюхал это на мне. Я плакала, мама плакала… И началось… Я не должна была выставлять все так, словно только ты виноват, но, черт, я должна была что-то сказать, или он обвинил бы во всем меня! И прежде чем я успела опомниться, он уже вызывал копов. Что я должна была делать? — Ее глаза молили о понимании.

Но Джереми все это вовсе не казалось сложным.

— Ты могла сказать правду.

— Ты не знаешь моего отца. Когда он становится таким, он ужасен! Если бы я сказала, что сама во всем виновата, я… я не знаю, что бы со мной было! — Задрожав, она обхватила себя руками, и по выражению ее лица Джереми понял, что это было не только от холода.

Странно, но он сочувствовал ей. Он всегда думал, что его семья была самой неудачной из всех, но сейчас начал понимать, что были семьи намного хуже, например семья Кэрри Энн. Но он не мог это так оставить. Возможно, она слишком напугана, чтобы противостоять отцу, но Джереми был не меньше напуган тем, что случится с ним, если она не скажет правду.

— Должен быть кто-то, с кем ты могла бы поговорить. Какой-то учитель или, например, мистер Брэдли, — убеждал он, имея в виду их школьного наставника-консультанта, который действительно умел слушать и не говорил с ними свысока. — Если дома все действительно так плохо, есть люди, которые могут тебе помочь.

Не следовало этого говорить, он сразу это понял. Выражение ее лица мгновенно изменилось.

— Ты говоришь так, словно он сделал мне больно или что-то вроде того. — Тон ее стал воинственным. — То, что у моего отца тяжелый характер, еще не означает, что он псих. В любом случае, — ее глаза сузились, — ты не так уж невиновен. Откуда я могу знать, что все произошло именно так? Мы оба были достаточно пьяны в тот вечер.

— Потому что, — сказал он, — если бы я тебя изнасиловал, ты бы сейчас со мной не разговаривала.

Кэрри Энн не могла спорить с логикой. Она все так же смотрела на него, только по выражению ее лица казалось скорее, что ей шесть лет, а не шестнадцать. С парковки донесся звук двигателя. Когда машина отъезжала, свет фар осветил лицо Кэрри Энн. И Джереми прочел в ее глазах, что она разрывается между тем, чтобы поступить так, как — она знала — будет правильно, и желанием защитить свою семью. Ему было знакомо это желание. После смерти брата Джереми тоже пытался защитить мать от свалившегося на нее горя, которое, как он понимал уже тогда, буквально разрывало ее на части, но не смог. Отчасти потому он был так зол все эти годы. Он злился на себя — так же, как и на мать, — за то, что подвел ее.

Неожиданно лицо Кэрри Энн стало печальным, и слезы потекли по ее щекам.

— Прости, — сказала она тихим голосом, почти шепотом. — Пожалуйста, не надо меня ненавидеть.

Он не знал, о чем она сожалеет: о содеянном или о том, что у нее не хватает мужества все исправить. Джереми понимал, что больше ничего не может сделать, по крайней мере сегодня вечером. Завтра, когда она успокоится, он попробует еще раз. Он мягко коснулся ее руки.

— Пойдем внутрь. Ты замерзла.

— Мне хочется танцевать. Потанцуешь со мной? — Она высморкалась в смятую салфетку, и слабая улыбка появилась на ее заплаканном лице.

— Ты не боишься, что скажут люди? — спросил он.

— Плевать, — сказала она и засмеялась.

Через пожарный выход они забрались внутрь, в пульсирующее биение музыки и теплоту тел, сгрудившихся на танцполе, в смешанные запахи пота, духов, разлитых липких напитков и вони перегретых усилителей, напоминавшей горелые тосты. Их с Кэрри Энн словно уносило волной, и им ничего не оставалось, как держаться друг за друга.

Эллис обдумывала предложение Рэнди уже больше недели, когда однажды утром к ней в ресторан наведалась мать с остатками розмарина из сада. Люси осталась поболтать, пока Эллис чистила крабов для фаршированных помидоров — блюда сегодняшнего дня. И уже собираясь уходить, она сказала: