Нусрат ад-Дин, 646 (1248) г.

Фахр ад-Дин Али, 654–657 (1256–1259) гг., потом он стал наибом, а затем визирем.

Низам ад-Дин, 683–685 (1284–1286) гг.

Беклербеки

Шамс ад-Дин Хасс Огуз, 646 (1248) г.

Шараф ад-Дин Махмуд, 646 (1248) г.

Сирадж ад-Дин Баджа, 647 (1249) г.

Тавташ, 656 (1259) г.

Неизвестный

Consteble (Михаил Палеолог)

Шараф ад-Дин Махмуд ибн аль-Катир, 661–675 (1263–1276) г.

(Байгут, 675 (1276) г.?)

Торунтай

Азиз ад-Дин, 684–695 (1285–1296) гг.

В то время, когда султанат разделили, была сделана в целом успешная попытка сохранить унификацию административных должностей.

Параллельно с чиновниками Сельджукидов или над ними существовали различные представители власти монголов, которые так или иначе вмешивались в их деятельность, даже если у них не было желания это делать, и иль-ханы официально этого не требовали. Изначально это были командиры воинских частей, не имевшие других официальных полномочий. Однако на практике они, пользуясь удаленностью от центра, обеспечивавшей им определенную независимость, получали власть – отчасти благодаря военной силе, отчасти благодаря преимуществам, которые давали им козни, которые с их помощью строили друг против друга сельджукские чиновники. Кроме того, в этот период по тем или иным причинам шла непрерывная смена монгольских послов и представителей (ilchi), которые часто проживали у сельджукских военачальников, султана или его регента. Пока был жив Муин ад-Дин Сулейман, дальше этого дело не шло, если не считать того, что увеличение количества монгольских войск и их постоянное присутствие постепенно усиливали власть их командиров, в особенности в восточной половине страны, где они квартировали, не только потому, что она была ближе к территории ильханов, но и потому, что это было удачное место для нанесения удара по мамлюкам. В результате теперь во главе монгольских войск часто стояли «принцы крови», которым трудно было противиться и которые стремились обогатиться. Более того, займы, которые в 1258–1260 годах брали Изз ад-Дин и Рукн ад-Дин, в рамках платежей по которым определенные категории доходов приходилось откладывать в качестве их обеспечения, а также другие причины и действия вели к тому, что в «Руме» возникла не только частная собственность монгольской знати, но даже государственные монгольские земли, до этого бывшие государственными землями сельджуков. Этими государственными землями распоряжался военачальник или постоянный представитель монгольской власти, которого сельджукские чиновники не могли игнорировать. Наконец, там, конечно, были войсковые командиры и чиновники, ответственные за положение дел среди находившихся в «Руме» монголов, в частности судья – yarguji.

После смерти Муин ад-Дина или даже позже появился чиновник, название должности которого нам не известно, хотя мы знаем название его ведомства – iyalat-I wilayat (eyelet-I vilayet), чью власть – она не превосходила власти других высших чинов – трудно определить, хотя он, очевидно, был кем-то вроде генерал-губернатора. Источники не позволяют нам точно определить имена тех, кто занимал эту должность, но известно, что в 691 (1292) году ее занимал Таштимур Хитаи. В 692 (1293) году его обязанности разделили между собой Исфахандияр и Ильбасар, в 696 (1297) году это был Мелик Пехлеван Хорасани, а в 697 (1288) году Байенджар. Если судить по именам, эту должность занимали как монголы, так и не монголы. Известно, что в тот же период imara (ведомство верховного эмира) помимо других должностей было на время отдано Муджир ад-Дину Амиршаху, затем перване Мехмеду, а потом некому Бахчуру, у которого не было других должностей. Невозможно определить в точности, какими были их обязанности в Малой Азии, поскольку ситуация a priori не была схожей с ситуацией в других провинциях ильханов Хулагуидов (хотя и не во всех), где существовали эти должности. Мы должны просто остерегаться возможной путаницы в летописях между упоминаниями чисто сельджукских титулов, монгольских титулов в «Руме» и монгольских титулов в других местах, держатели которых могли работать в «Руме» или быть известны там благодаря своему положению в центральном правительстве.

Именно в монгольский период был создан ряд формуляров или сборников образцов административных документов, которым мы обязаны сохранением копий документов о сделках и различных писем и которые являются подтверждением того, что они сознавали ощутимую нехватку писцов и составителей документов, чувствовавшуюся как в культурной, так и в административной сфере, и понимали необходимость восполнения этой нехватки. Самые важные из этих работ и их характеристики упоминались в главе, касавшейся источников, и, следовательно, не нуждаются в дальнейших обсуждениях. Арабские документы, составлявшие основу для расчета налогов, были переведены на персидский язык для Фахр ад-Дина Али. Попытка Караманидов и Джимри завести канцелярию на турецком языке не дала мгновенных результатов, и даже в XIV веке в княжествах в административной сфере и в области права арабский и персидский языки использовались одновременно с турецким.

Хорошо известен факт, что эволюция интеллектуальной жизни всегда немного запаздывает по сравнению с эволюцией материальных и политических аспектов общественной жизни. Несмотря на то что факторы, отличающие эти аспекты, естественно, не могут не отражаться на представлениях членов общества, они вырастают раньше, чем формируются эти факторы, и только их дети, растущие в других условиях, во всей полноте ощущают их последствия. Таким образом, неудивительно, что в определенном отношении интеллектуальная жизнь Малой Азии после 1243 года являет собой развитие процесса, начало которому было положено при последних Сельджукидах. Более того, результаты монгольского завоевания неоднозначны. Непосредственное монгольское влияние было ничтожно малым, и самое большее, возможно, нашло отражение в области фольклора. Однако непрямые результаты монгольского владычества имеют три аспекта. Во-первых, относительная политическая унификация политически разделенных стран под властью ильханов Хулагуидов, тот факт, что вслед за монгольской армией в «Рум» следовали иранские чиновники, визиты обитателей Малой Азии ко двору ильханов, их переписка с иранскими учеными, иногда давно знакомыми им, – все это усиливало иранское влияние. Первоначально оно появилось в XII веке вместе с иранцами, привлеченными в «Рум» в индивидуальном порядке, а затем было умножено в последние два-три десятилетия до Кёсе-Дага за счет других иранцев, которые появились в «Руме» в гораздо большем количестве, убегая от тех же монголов вслед за хорезмийцами. Во-вторых, движение туркменов, порожденное сельджукско-монгольским правлением, и реакция на него содержали в себе духовный, политический и социальный аспекты, возможно еще больше усиленные народными проповедниками и дервишами из Центральной Азии, которые, появившись первоначально как беженцы, затем воспользовались возникшей политической унификацией. Наконец, в-третьих, дезорганизация, ставшая окончательным итогом монгольского оккупационного режима в Малой Азии, привела к разрушительным результатам и в ее интеллектуальной жизни.