Турецкая Малая Азия и ее окружение, упомянутое выше, должны были ощутить влияние знаменитого ордена калан-даров, возникшего ранее в Центральной Азии, как движение своего рода странствующих полумонахов и полуфакиров, игравших большую роль в восточных народных сказках. Их присутствие в Малой Азии под названием «джавалики» описано в трактате по агиографии, написанном во времена ильханов и опубликованном Османом Тураном при поддержке его учителя Копрулу. В более общем смысле считается, что в XIV веке в некоторых туркменских и монгольских племенах, как, например, Тугрут на Анатолийском нагорье, господствовала ibahiyya – индифферентность в отношении сложившихся норм морали и религии. В некоторых случаях достаточно легко заметить признаки верований их предков – шаманизма, которые сохранились вплоть до наших дней. Кроме того, в Малой Азии имелись приверженцы рифаийи, халватийи и других мусульманских орденов, возникавших в странах мусульманского Востока.

В данной работе совершенно невозможно вдаваться в более мелкие подробности. На данный момент нам важно лишь помнить, что монгольский период, отчасти из-за порожденных им сдвигов, отчасти из-за появления иммигрантов из Центральной Азии и реакции на все это со стороны туркменов, был периодом религиозного брожения, когда на сцену впервые вышли определенные группы, чье значение для истории проявилось позднее, хотя и с некоторыми искажениями, вызванными развитием, которое претерпели они сами. По этой причине невозможно изучить их более полно, не выходя за хронологические рамки данной работы или без того, чтобы познакомиться, насколько это возможно, с верованиями, до сих пор существующими в среде некоторых групп.

В юго-восточной части Малой Азии похожие движения, возможно, наблюдались среди курдов. Именно в их среде еще до монгольского нашествия возник орден адавийя, основанный Шейхом Ади и в некотором смысле связанный с существовавшей ранее сектой езидов. В 1257 году во время волнений в регионе Малатьи в роли военного лидера появился сын или потомок этого Шейха Ади. Кроме того, в XIV веке информаторы Ибн Баттуты называли курдами-езидами гермиян, которые вскоре обосновались в Восточной Анатолии, но которые в то время еще жили в районе Малатьи и были, вероятно, смесью курдов и туркмен. Какими бы ни были реальные подробности, эти факты, очевидно, предполагают распространение езидской пропаганды в курдском обществе во времена, примерно соответствовавшие нашествию монголов.

Несмотря на то что еще в период независимости сельджуков туркмены показывали безошибочные доказательства своего самосознания, нет никаких признаков, что до 1243 года они испытывали осознанную необходимость выражать это в литературе, в отличие от того, что они уже начали делать в Центральной Азии. Как было сказано, ощущение своей «турецкости» было чуждо как турецкой аристократии, так и обычному населению, состоявшему из людей разных национальностей. Пожалуй, только перед лицом монголов турецкие чувства проснулись и стали углубляться среди туркменов, которые в национальном и языковом отношении были более чистыми тюрками (это еще усилилось за счет тюркского элемента из Центральной Азии). Безусловно, нужно признать, что у туркменов была своя эпическая и фольклорная традиция, передававшаяся устно и, возможно, исполняемая теми певцами и сказителями, о которых свидетельствовал Языджиоглу и другие. Некоторые из таких произведений, как, например, «Огузнаме», были позаимствованы в Центральной Азии, другие у других народов, как, например, те, где рассказывалось о Баттале Гази, герое арабских народных сказаний о древней войне против Византии, к которому туркменские гази быстро переняли чувство благоговения, еще до того, как эта история была переложена и записана на турецком языке (в монгольский период?). Однако вероятно, что именно интерес писателей к тюркскому наследию стал толчком к созданию первых литературных произведений. Трудно считать случайным тот факт, что старейшее туркменское произведение (хотя и не сохранившееся в первоначальном виде) «Данишменднаме» Ибн Алы – национальный эпос северных туркменов, в котором другие тоже, без сомнения, узнавали себя, было создано для Изз ад-Дина Кей-Кавуса, того самого человека, которому пришлось опираться на туркменов в борьбе против монголов и их сторонников. В своей нынешней форме это работа, написанная человеком в регионе Данишмендидов в середине следующего века, удивительна еще и тем, что в ней содержится всего одно упоминание о деяниях Сельджукидов, предшественников того, кому оно было посвящено.

Возможно, что в соответствии с другой традицией в «Данишменднаме» были какие-то вступительные слова о Сельджукидах, как на вступительных страницах к хронике у Аксарайи и у анонимного автора «Сельджукнаме». Однако нет никаких доказательств существования их письменной версии. С другой стороны, представляется искусственным связывать «Данишменднаме» с рассказами о Баттале и о герое иранского эпоса Абу Муслиме, которые, в свою очередь, вскоре были переложены на турецкий и поначалу, вероятно, стали ходить в кругах акхи.

Неудивительно, что вместе с эпосом основные достижения турецкой литературы начали появляться в области мистицизма. Среди трудов Джелал ад-Дина Руми, написанных на персидском языке, наряду со стихотворениями на греческом появляется несколько стихотворений на турецком. Но это дополнительное указание скорее на его аристократически-мистический экуменизм, чем на «тюркскость», который тем не менее доказывает как минимум то, что в дальнейшем на турецком языке можно было писать, используя арабско-персидский алфавит, принятый для языков ислама. Большое количество стихов на турецком языке встречается в работах Султана Веледа. Но самое главное, что по мере развития туркменских движений и формирования на их основе новых княжеств, появляются собственно турецкие авторы, чьи имена известны, чьи произведения обладают достаточной широтой и представляют интерес, притом что эти авторы писали исключительно на своем языке.

До нас не дошло ни одной работы Баба Исхака. Вероятно, они никогда не существовали. Однако почти в одно время с ним были написаны сохранившиеся до наших дней мистические стихотворения некоего Ахмада Факиха. Как указывает его имя, сначала он был правоведом (в Конье), но потом, будучи еще молодым человеком, под влиянием услышанной однажды проповеди он ушел в горы, чтобы вести жизнь аскета (630 (1232–1233) г.). Немного позднее жил Шайяд Хамза, который помимо мистических поэм оставил тюркскую версию коранического эпизода о Юсуфе и Зулейхе, с большой вероятностью вдохновленную стихотворением, написанным в 630 (1232) году в Центральной Азии неизвестным автором по имени Али. Но чтобы найти какие-нибудь более значимые произведения, нам надо ждать до конца века или дольше. Юнус Эмре, который, по-видимому, жил в Северо-Западной Анатолии и одна из поэм которого имеет достоверную дату написания 707 (1307) год, был объявлен бекташами одним из них, хотя и без доказательств. Ему приписывают ряд произведений, некоторые из них могли быть написаны позже. Он был народным поэтом, но, несмотря на это, читал или слышал в пересказе поэмы Джелал ад-Дина Руми и еще более ранние произведения Низами – великого персидского поэта из Азербайджана. В более примитивной, но не менее глубокой форме он пропагандировал те же настроения, что и мевлеви. Благодаря сочинениям подобного рода его в более широком смысле можно сравнить с Ахмадом Йесеви в Центральной Азии. Гюльшери, который, вероятно, был почти современником Юнуса Эмре и жил в Кыршехире, сделал турецкое переложение (где есть интересная глава, посвященная футувве) работы «Mantiq al-Tayr» («Язык птиц»), написанной в XII веке иранским мистиком Фарид ад-Дином Аттаром. Он также написал хвалу своему благочестивому соотечественнику Акхи Эврану.