– Вставай уже, – сказал я, – завтрак ждет. Кофе остынет! – Я подошел к нему: – Пойдем, Ханс Улав. А этим потом займешься.

Он отмахнулся свободной рукой.

Я положил руку ему на плечо.

Он завопил – хрипло, но громко, – и я испуганно отступил. Нет, отступать нельзя, надо показать ему, кто тут главный, иначе потом проблем не оберешься. Я схватил его за локоть и попытался поднять. Одной рукой отталкивая меня, другой он продолжал дрочить.

– Ладно, – сказал я, – я тогда уношу завтрак, да? Ты этого хочешь?

Он снова завопил, так же хрипло и сипло, однако спустил ноги с матраса и медленно встал. Когда он поднялся, штаны у него сползли, он подтянул их и, придерживая, зашагал из комнаты. Уселся на стул и залпом выпил кофе. Я откусил бутерброд, делая вид, будто мне все нипочем, но сердце тяжело колотилось, и я неотступно следил за Хансом Улавом.

Резким и быстрым движением он смахнул на пол стакан сока, пустую чашку из-под кофе и тарелку с бутербродами. Все было пластмассовое, об этом позаботилась Ирене, поэтому ничего не разбилось.

– Ты что? – воскликнул я. – Не смей!

Он вскочил, схватил стол за ножки и перевернул.

Что делать, я не знал. Я ужасно боялся его, и он, возможно, это чувствовал. К счастью, он ушел в туалет, я поднял стол и принялся подбирать еду, когда дверь открылась и ко мне заглянула Ирене.

– Проблемы? – спросила она.

– Он стол перевернул, – объяснил я.

– Хочешь, подменю тебя?

– Нет, что ты, – ответил я, хоть и хотел этого больше всего на свете, – все в порядке. Нам надо только привыкнуть друг к дружке. А это требует времени.

– Ну ладно, – сказала она, – если что, мы тут. Имей в виду, он не опасный. На самом деле все равно что годовалый ребенок.

Она прикрыла дверь, я положил последний бутерброд на тарелку и пошел поискать, чем бы вытереть лужу сока.

Ханс Улав выглянул из окошка в двери ванной. Я вошел внутрь.

– Мне надо пол протереть.

Он вдруг потерял ко мне всякий интерес, но я был только рад – главное, ко мне не пристает.

Мне все равно тут полы мыть, почему бы и не сейчас; думая так, я налил в красное ведро воды, выдавил туда каплю моющего средства, взял тряпку и швабру и принялся мыть полы в гостиной, которая располагалась рядом со спальней, потом перешел к коридору, спальне и закутку, где стоял обеденный стол. Пока я прибирался, Ханс Улав вернулся, остановился чуть поодаль и уставился на меня. Спустя некоторое время он подошел ближе и опасливо пододвинул ногу к ведру, словно показывая, что, если захочет, перевернет и его.

Потом разразился кудахчущим смехом и, неожиданно раззадорившись, выскочил из комнаты, хохоча и перебирая пальцами под подбородком. Когда я с ведром и шваброй вошел в комнату, он снова лежал на кровати и теребил по-прежнему безжизненный член.

– Рочить! Рочить! – сказал он.

Не обращая на него внимания, я домыл пол, повесил тряпку на ведро и сел в гостиной. Я устал и на миг прикрыл глаза, готовый вскочить на ноги, если дверь откроется или он издаст какой-то звук.

Проспал я полчаса. А когда проснулся, еда исчезла, а Ханс Улав опять лежал в кровати.

Я встал перед окном в маленькой гостиной и посмотрел на невысокий каменистый холм, местами лысый, местами поросший травой и кустарником. За ним темнел лесистый горный склон.

Кровать в спальне скрипнула, я услышал, как Ханс Улав что-то бормочет, и пошел к нему. Он стоял посреди комнаты, как и раньше, придерживая штаны рукой.

– Пойдем погуляем, Ханс Улав? – предложил я. – Неплохо бы проветриться, а?

Он посмотрел на меня.

– Застегнуть тебе брюки?

Ответа не последовало.

Я подошел к нему, наклонился, взялся за ширинку, и тогда Ханс Улав стремительно ткнул двумя пальцами мне в глаза – в один попал, и глаз пронзила боль.

– Прекрати! – заорал я.

Сперва я ничего не видел, перед глазами в темноте плясали светящиеся точки, но через несколько секунд зрение восстановилось. Я поморгал, а Ханс Улав тем временем вышел в коридор и стал колотить в дверь.

Я ему откровенно не нравился, он рвался к остальным или хотел, чтобы вместо меня пришел еще кто-нибудь. Вот только об этом никто не узнает.

– Пошли, – скомандовал я, – мы идем гулять. Надевай куртку, и пошли.

Он стучал в дверь. Потом обернулся, но, вопреки моим ожиданиям, не кинулся на меня и не попытался снова выколоть глаза, а обошел стороной и направился в спальню.

– Ну-ка иди сюда! – закричал я. – Иди сюда, кому говорю!

Ханс Улав повалился на кровать, но смотрел он испуганно; я схватил его за руку и что было сил дернул на себя. Хоть он и не сопротивлялся, а, наоборот, уступил, он все-таки свалился с кровати – сполз на пол, медленно, будто кренящийся корабль.

Какой-то адище.

Со слезами на глазах Ханс Улав лежал на боку. Он попытался оттолкнуть меня; мне ничего не оставалось, как молча смотреть на него, надеясь, что в этот момент никому не вздумается сюда заглянуть. Когда он сел, я снова взял его за руки, и Ханс Улав, больше не противясь, уперся ногами и наконец встал.

Смерил меня взглядом, зашипел, словно кошка, и побрел в коридор. Я прошел в гостиную и сел, прислушиваясь к его шагам за стеной.

Было без десяти девять.

Что-то упало, я заспешил туда. На полу валялись тарелка и чашка. А он ссал, стоя в углу.

Я молча принес тряпку с ведром, надел перчатки и вытер пол. Настроение у Ханса Улава, похоже, улучшилось, и, пока я прибирался, он расхаживал по комнате.

– Пойдем прогуляемся? – спросил я.

Он надел куртку и сунул ноги в большие ботинки. Застегнуть молнию у него не получалось, я подошел к нему, но он вывернулся, открыл дверь, медленно, почти крадучись, спустился с лестницы и встал возле входной двери. Я открыл дверь, и мы вышли на улицу. На прогулке он держался в десяти шагах передо мной. Через некоторое время он развернулся и направился обратно, я попытался остановить его, но он сказал: «Не! Не!» – и мы пошли обратно к нему в отделение, где он тотчас же улегся на кровать и стал дрочить. Я сел на стул. Рабочий день не убавился даже на треть.

* * *

В интернате не только жизнь шла иначе, чем за его стенами, но и время. Глядя в окно на лес, я знал, что если бы находился там,