месяца моей работы на картине ко мне подошла Лариса Павловна, поздоровалась и стала говорить капризно-жалостливым голосом:

— Андрей Арсеньевич во время съемок так тяжело работает, так устает, что ему нужно калорийное питание. Поэтому вы должны доставать ему качественные продукты. Я подготовила список.

Она протянула бумажку. Я пробежал ее глазами: угорь копченый, угорь маринованный, осетрина горячего и холодного копчения, семга и форель свежая, треска свежая, кильки балтийские, шпроты, ветчина, буженина, творог, сметана, зелень, водка, коньяк.

Тарковская протянула мне листок.

— Я не могу его взять, — сказал я, показывая измазанные мазутом руки. — Творог и сметана здесь есть в каждом магазине. Причем отличного качества. Вы можете это купить совершенно спокойно.

— Но у меня совершенно нет времени, — возмутилась Лариса Павловна. — Не буду же я ходить по магазинам!..

— Вы считаете, что это должен делать я? Во-первых, это не предусмотрено моими служебными обязанностями. Во-вторых, я если я буду заниматься закупкой продуктов, у меня не хватит времени не подготовку съемок. Но если вы настаиваете, я скажу о вашем предложении Андрею Арсеньевичу…

— Ничего Андрею Арсеньевичу говорить не надо! — отрезала она и, повернувшись, направилась к себе в репетиционную квартиру. Интересно, что за время разговора она ни разу не назвала меня по имени. Думаю, что это ей не пришло в голову или она его просто не знала.

На следующий день приехал практикант с «Арменфильма» Араик Агаронян. Он появился еще в Москве. Меня вызвали в производственный отдел и представили его как ассистента по реквизиту. Я спросил, почему его направляют именно ко мне. Мне ответили: «Потому что съемочная группа „Служебный роман“ признана лучшей на „Мосфильме“, следовательно, ты лучший ассистент. Вот тебе практикант». Я с большим скепсисом воспринял неожиданный начальственный комплимент, но игнорировать приказ начальника производства было затруднительно. Выйдя из руководящего кабинета, Араик тут же предложил мне выпить коньячку для закрепления знакомства, но я отказался.

Лариса Павловна быстро приспособила его к обслуживанию своих гастрономических (а потом и не только) запросов. После разговора с женой режиссера он с удовольствием окунулся в родную для него стихию и через пару дней уже выгружал в репетиционную комнату ящики с дефицитной снедью.

На съемочной площадке пошла работа в присутствии Тарковского. Были выбраны точки съемки, началась подготовка и доводка кадра, разведение мизансцен. Это заняло два или три дня. Мы убирали из кадра случайные или мешающие ветки, кусты, куски бетона, арматуры или железа. И наоборот, раскладывали нужные нам предметы реквизита или двигали по кадру гигантские трубы, неподвижно лежавшие с послевоенных времен и частично вросшие за это время в землю. Это было очень нелегкой задачей, ибо весили они по несколько тонн. Но мы использовали в качестве рычагов бревна, словно рабочие петровских времен на строительстве Санкт-Петербурга. Кроме того, методично вырывали поминутно расцветающие одуванчики, покрывавшие площадку радостным желто-золотистым ковром.

Еще в Москве, подумав, сколько времени будут занимать разведение мизансцен и репетиции, Тарковский потребовал для облегчения участи актеров взять дублеров, на которых бы отрабатывались построение кадра и движение камеры. По этому поводу было написано письмо начальнику планового отдела, которое, конечно, было поддержано.

Маша Чугунова нашла дублеров, но двое из них не смогли уехать из столицы. В результате ограничились только одним, дублером для Сталкера. Это был профессиональный, но еще не очень известный актер Олег Федоров. Он действительно ростом, фигурой и формой головы походил на Кайдановского. Олег приехал вместе с нами в экспедицию и каждый день исправно приезжал на площадку. Однако у Солоницына и Гринько, людей более старших и более известных, дублеров не было.

Кайдановский в подготовке и репетициях участвовал наравне с партнерами, отказывая своему дублеру. Федоров явно тяготился бездельем. Однажды, когда Солоницын не смог вернуться в Таллин из‐за отмены авиарейса, Олег был загримирован, одет в костюм Писателя и сыграл его проход спиной к камере. Дальше делать ему было решительно нечего. Он исправно сидел на съемочной площадке, смотрел на съемки. Потом привык к своей участи и стал воспринимать ее как должное. Через месяц Федоров получил из Москвы сценарий «Мой ласковый и нежный зверь» по повести Чехова «Драма на охоте», где режиссер Эмиль Лотяну предлагал ему роль редактора газеты, эдакого квази-Достоевского, который раскрывает преступление. Олег стал просить, чтобы его отпустили, был отпущен, сыграл эту роль, был замечен ассистентами по актерам, и его стали приглашать в другие картины. Так, он сыграл Достоевского в многосерийном телевизионном фильме знаменитого английского актера и режиссера Питера Устинова, снимавшемся в СССР. В 1989 году его утвердили на одну из главных ролей в марокканско-испанском фильме режиссера Сухейля Бен-Барки, получившего до этого главный приз Московского международного кинофестиваля. Олег уехал на съемки в Марокко и не вернулся оттуда: получил предложение сыграть одну из главных ролей в сериале о средневековой Испании. Впоследствии он сделал неплохую актерскую карьеру. Я видел его в испанском фильме «Старый Дон Жуан», где он сыграл заглавную роль. Сейчас он живет в Лондоне и известен как Олегар Федоро.

Еще одним примечательным персонажем был кладовщик, бывший актер, некогда сыгравший одну из главных ролей в фильме Сергея Герасимова «Молодая гвардия». Он сполна вкусил отечественной славы, был возлюблен зрителями и критиками, увидевшими в нем образец положительного героя и символ советского патриотизма. Зрительская любовь выражалась в постоянных предложениях немедленно выпить, от чего он, конечно, не отказывался. В результате — спился, из театров его выгнали, а в кино перестали снимать. Он нашел в себе силы завязать и лечиться, похоже, действительно вылечился и на «Сталкере» совершенно не пил. Но в актеры его уже не приглашали. Он с интересом наблюдал за съемками и только иногда говорил: «Да-а, в наше время все не так было…» Сценарий он не читал, предпочитая узнавать о ходе событий по мере съемок. Он был добродушен, безобиден и лишь слегка расстраивался, когда требовалось взять что-либо из кладовой, например гвозди или фанеру. «А обойтись без этого нельзя?» — с тревогой спрашивал он. Проситель говорил: «Нет». — «Вот, скотинка», — беззлобно говорил кладовщик и выдавал нужное. Скоро его самого за глаза все стали называть Скотинкой. Он проработал с нами до начала осени, потом его пригласили в какой-то провинциальный театр, и в его душе разыгралась настоящая драма. Он хотел уехать, но страшно переживал, что не увидит, чем все это у нас закончится. В следующем году он с нами не работал, а спустя несколько лет я узнал, что его актерская судьба в этом театре сложилась неудачно, он вновь запил и в результате умер.

К середине мая все