и давали электроэнергию их владельцу, причем по безлюдной технологии — на обеих не было ни одной живой души, но все работало как часы в автоматическом режиме.

А тогда, в 1977‐м, я нашел на свалке алюминиевые конструкции, из которых выходили кронштейны, куда что-то крепилось. Эти кронштейны были срезаны электросваркой, на них образовались потеки, сосульки и своеобразная металлическая капель из застывшего серебряными каплями алюминия. Зрелище было абсолютно как после атомной войны. Конечно, я тут же отобрал их для съемок. На площадке эти сюрреалистические железки делали еще более сюрреалистическими, с помощью краски, промасленных тряпок, пакли и пучков травы.

Вечером на своей машине приехал Рерберг. На следующий день обход территории повторился с его участием. Тарковский, озаботив Алика и Гошу своими соображениями, улетел в Москву. В мае он вместе с Солоницыным летал из Таллина в театр, вносил поправки и коррективы перед спектаклем и выходил на поклоны после него. Это совмещалось с нашими выходными и не мешало подготовке и съемкам. Хотя самого режиссера эти поездки, вероятно, отвлекали от работы над фильмом. Тарковскому вскоре это надоело. К концу мая, судя по всему, театральная постановка уже не имела того успеха, на который он рассчитывал, и режиссер сам попросил Марка Захарова снять спектакль. Его сыграли еще несколько раз на гастролях, куда Андрей Арсеньевич не ездил, а потом он тихо исчез из репертуара. Возможно, отсутствие ожидаемого театрального триумфа было одной из причин дурного настроения Тарковского. На съемочной площадке я ни разу не слышал, чтобы он говорил о спектакле.

Андрей Арсеньевич получил возможность сосредоточиться на съемках. Установилась солнечная погода, и работать было приятно, если бы не зловоние, исходившее от реки. Потом мы к нему принюхались и перестали замечать. Тем временем прибыла остальная часть съемочной группы. Все приходили посмотреть место съемок, но на площадку вход был запрещен — так же, как было запрещено рвать растения и топтать траву. А работа не останавливалась ни на час.

* Александр Боим: Мы оклеивали элементы декорации мочалом и лигнином, красили черным лаком, поливали кислотой, обжигали паяльными лампами. Мы все там делали своими руками, и никто не говорил, что это работа маляров, это — декораторов, а это — художников. У всех было чувство, что это наша общая, очень важная и далеко не ординарная работа. Все это нам приходилось делать в мокроте и сырости, стоя почти по колено в ледяной воде. Я помню бедную девушку-бутафора, которая все время была простужена, но вынуждена была работать, потому что заменить ее было некем.

В итоге она совсем заболела, и ее отправили в Москву, откуда она уже не вернулась.

Меня уже не было на «Мосфильме», когда там ожила история с надувающимся в кадре якобы металлическим шаром. Шар этот (точнее, что-то вроде очень толстой сардельки из прорезиненной ткани), оклеенный металлической фольгой, назывался газгольдером. Нашел его в аэрологической лаборатории Абаров, но дальнейшие переговоры пришлось вести мне.

* Александр Боим: Мы узнали, что где-то в Москве есть некая полувоенная лаборатория, где есть аэростат. Мне пришло в голову, что в Исфаре мы можем закопать этот аэростат в песок. И когда наши герои совершают неосторожное движение, раздается странный звук, песок начинает вспухать, осыпаться, и из него начинает вылезать что-то огромное, отливающее металлом. Они отскакивают, и это нечто опадает и вновь исчезает под песком. Идея понравилась Андрею. Мы нашли эту лабораторию, договорились с ними, и они были готовы предоставить нам свою технику.

Газгольдером командовал инженер-воздухоплаватель по фамилии Масенкис. Страстный энтузиаст дирижаблей и воздушных шаров. Масенкис очень обрадовался нашему интересу, потому что, по его словам, «в работе с аппаратами легче воздуха в последние годы произошла непростительная заминка». Газгольдер объемом 125 кубометров был сделан в шестидесятые годы, а заминка заключалась в том, что руководство лаборатории по указанию сверху полностью прекратило финансирование этого типа аппаратов, в результате чего газгольдер, как «Затоваренная бочкотара» у Аксенова, «затюрился, затоварился, зацвел желтым цветком», продырявился и пришел в негодность. Информация о том, что газгольдером заинтересовался «Мосфильм», привела Масенкиса в восторг, и он решил с нашей помощью возродить в стране воздухоплавание на дирижаблях и воздушных шарах, строжайше запрещенное КГБ.

Еще в Москве мы обсудили функции этого воздушного шара с Тарковским. Он решил, что в кадре газгольдер взлетать не должен, достаточно того, что он будет просто надуваться. Для этого не нужен дорогой и трудно доставаемый газ гелий, а достаточно сжатого воздуха. Но все эти разговоры велись применительно к среднеазиатской натуре.

Когда съемки переместились в Эстонию, Тарковский решил, что там, за неимением пустыни, газгольдер вообще не нужен, и мы немедленно поставили об этом в известность воздухоплавателя. Но он уже так загорелся, что сумел убедить свое начальство выделить деньги на ремонт испещренной дырками оболочки газгольдера. И вот теперь, когда аппарат заклеили, и он, хоть и весь в заплатах, был снова в рабочем состоянии, Масенкис рвался в бой. Он предлагал организовать взлет газгольдера в кадре, привязать к нему оператора или хотя бы кинокамеру, готов был сам взлететь с камерой в руках, если мы его научим, «какие кнопки нужно нажимать», он нам «все снимет сверху так, что все ахнут» и так далее. Наш отказ был для него полным шоком. Он отказывался верить, что мы передумали использовать его любимое детище, подозревал, что нас сбили с пути приверженцы летательных аппаратов тяжелее воздуха. Масенкис звонил после этого еще, наверное, года два, присылал сметы и расценки, предлагая различные, самые неожиданные и дикие варианты использования его любимой игрушки. Он был сумасшедшим на посторонний взгляд, но увлеченным и добрым сумасшедшим, одним из тех, на ком вообще все у нас держится.

Запуск в съемочный период

В связи с тем, что съемки переместились из Средней Азии в Эстонию, смета, по подсчетам съемочной группы, уменьшилась до 581 000 рублей. Мы могли начинать съемки. Сам Тарковский в это время еще находился в Москве, завершая работу над поправками к спектаклю, уточнял детали, связанные с его итальянским проектом. Казалось, все складывается как нельзя лучше.

* Александр Боим: Но тут в Эстонии началась солнечная погода, резко потеплело, снег растаял, и наша натура буквально в считанные дни стала обрастать зеленью и превращаться из съемочной площадки фильма о конце света в прекрасную лужайку для пикников. Весь драматизм этого места исчезал на глазах. А я бесконечно звонил Андрею в Москву и спрашивал,