Наевшись и напившись, прибывшие перекрестились.

– А теперь ступайте спать, – сказал старик, – пусть отдохнут на мягких постелях ваши измученные тела. Эх, будь я помоложе, тоже бы помучился вместе с вами! А теперь вот до чего я дожил! Сплю на кровати, ем и пью как дармоед, ни в кого не стреляю, и в меня – никто. Врагу такого не пожелаешь!

– А я молю Бога, чтоб дожить до таких лет, – с улыбкой возразил Вендузос.

– Вот что, капитан Вендузос, – сказал старик. – Ты тут за старшого, значит, ляжешь последним. Разговор есть.

– К твоим услугам, капитан Сифакас, – ответил Вендузос, превозмогая зевоту.

Повстанцы легли вповалку, не раздеваясь, положив ружья рядом с собой. Не успели женщины убрать со стола, как стены затряслись от храпа.

Вечер был холодный. Женщины принесли дров, растопили печь. Сифакас уселся рядом с лирником у огня и долго молчал. Но по тому, как хмурились его брови, чувствовалось: тревожные мысли роятся у него в голове, не дают покоя. Наконец старик заговорил полушепотом:

– Мне надо спросить тебя, Вендузос, об одном деле, сердце у меня не на месте. Только отвечай прямо, по-мужски, расскажи все, что знаешь, мне сто лет, и лжи я не потерплю.

Вендузос догадался, о чем собирается спрашивать его хозяин, и тоже нахмурил брови.

– Я тебе правду скажу, капитан Сифакас, всю правду.

– Куда капитан Михалис уехал в ту ночь, когда сгорел монастырь Господа нашего Иисуса Христа?

Вендузос поворошил огонь в печке и опять сел на скамью.

– Да оставь ты! – прохрипел дед, схватив его за руку. – Говори!

– Капитан Сифакас, ведь это не моя тайна…

– Говори! Не виляй! Куда он поехал? Зачем? За что опозорил и меня, и себя? У него самого не хватает смелости спуститься с гор и посмотреть мне в глаза. Раз так, я сам пойду к нему в лагерь, и уж тогда придется ему при всех ответ держать. Так что уж лучше говори все как на духу, а не то, клянусь, завтра же пойду! Поглядим, как этот капитан станет вертеться!

Да, со стариком шутки плохи, от него можно ждать чего угодно. Вендузос испугался.

– Не сердись, дед Сифакас, я все расскажу, наберись терпения.

– Уже набрался. Говори!

– Тебе известно, что у Нури-бея была черкешенка?..

– Ох! – выдохнул старик и ударил себя кулаком в грудь. – Какой позор!.. Из-за бабы!

– Да! – решительно сказал Вендузос. – Ты ведь всю правду хотел. Вот она, правда!

– Хотел. Только говори потише. Не приведи, Господи, кто подслушает!

– Ее зовут Эмине. Однажды вечером капитан Михалис увидел ее в конаке у Нури-бея и потерял голову. На следующий день во время землетрясения увидел ее и капитан Поликсингис и тоже чуть с ума не сошел. И пошло-поехало… Словом, Поликсингис ходил, ходил возле дома, пока не очутился в ее постели… А после решил, придурок, венчаться с ней! А она-то, знаешь, что удумала? Принять нашу веру. И крестины, и свадьбу назначили на третий день после Воздвиженья Креста Господня…

– Что-то я не пойму, при чем тут Поликсингис? Я ведь тебя про сына спрашиваю.

– Сейчас поймешь. Да простит меня Господь, но сдается мне, эта черкешенка вскружила голову капитану Михалису еще сильней, чем Поликсингису! Вот шлюха! Но красива, чертовка!

– Опять тебя занесло! О деле говори! Почему мой сын покинул свой пост?

– В ту ночь, когда он сражался у монастыря Господа нашего Иисуса Христа, я принес ему известие: родственники Нури-бея ворвались в Кастели и похитили Эмине. Ну, капитан Михалис тут же в седло. Мы, человек десять, за ним поехали – нельзя ж было пускать его одного к туркам! На рассвете догнали их у Зловещей. Твой сын сражался как лев. В жизни не видел я такой храбрости, капитан Сифакас, гордиться надо таким сыном… Турки испугались, бросили женщину и задали деру.

– О-о-ох! – застонал дед и спрятал лицо в огромных ладонях. – Из-за бабы бросить пост! Подлец! Себя опозорил, меня опозорил! Грош цена его храбрости!

– Не говори так, капитан Сифакас, твой сын даже не взглянул на ту черкешенку, клянусь прахом покойного отца! «Вендузос, – приказал он мне, – возьми ее и отвези к моей тетке в Коракьес. Пусть накормит и напоит. А там видно будет…»

Вендузос умолк, долго смотрел на полыхающие языки пламени, а потом сказал:

– Что было потом, ты и сам знаешь…

Но старик молчал. Лицо его пожелтело, как воск.

– На днях ее нашли мертвой. С ножевой раной в груди, – выдохнул Вендузос.

Капитан Сифакас налил себе вина из бутыли и выпил, на сердце стало немного поспокойнее.

– А кто ее убил? – тихо спросил он.

Вендузос склонил голову. Сказать или не сказать? Сам-то он сразу догадался…

– Да говорят, будто сама наложила на себя руки…

– Не морочь мне голову. Что сам думаешь?

– Твой сын! – выпалил Вендузос. – Твой сын, капитан Сифакас! – Вендузос почувствовал облегчение, ведь сказав это, теперь он уже выложит все…

– А за что?

– Из ревности.

Старик наклонился, подбросил в огонь полено и глубоко задумался.

– Правильно сделал, – сказал он, наконец. – Плохо начал, но хорошо закончил. Вот какой червь точил его. Правильно сделал!

– Так ведь это преступление, капитан Сифакас!

– Одно преступление он совершил, только одно – оставил свой пост. За него он уже расплачивается, а придет время – расплатится сполна. Я верю в свою кровь!

– А женщина-то чем виновата?

– Да что женщина! Думай лучше о Крите, лирник! Ну иди, ложись спать. И держи язык за зубами, слышишь? Ни звука! Если это выйдет наружу – погибнут два капитана, а это не на пользу Криту. Спокойной ночи, иди! Я посижу еще немного у огня.

Рассвело. Огонь погас. Старик всю ночь проспал сидя. Бойцы Вендузоса, проглотив уйму ячменных лепешек, выпив несколько больших кувшинов вина, были уже в пути. Они торопились разгрузить корабль. Когда старик открыл глаза, их уже и след простыл. Только в комнате еще стоял запах крепкого табака, пота и винного перегара.

Близился полдень. Женщины пекли хлеб. Старику удалось нацарапать на грифельной доске три первые буквы греческого алфавита, и он с гордостью показывал их внуку. В это время к воротам подошел нездешний парень в фустанелле, гамашах, грубых крестьянских ботинках и в феске набекрень. За плечами у него висело ружье, а широкую грудь перекрещивали патронташи. На минуту он остановился в воротах – ну прямо орел.

– Ляпис! Ляпис![64] – закричали не то испуганные, не то обрадованные женщины.

Старик оторвал голову от доски.