Однако это обвинение быстро потонуло в гуле других обращений.

— Дмитрий, что нам теперь делать? — теперь это был тихий умоляющий голос пожилого мужчины. — Госпиталь уничтожен, а мой сын ранен. Врач сказал, что лекарств почти не осталось. А ему больно, безумно больно!

— Где мы теперь будем жить? Мой дом разрушен, а у меня — маленький ребенок, — Лесков перевел невидящий взгляд на заплаканную девушку, которая прижимала к груди испуганную двухлетнюю девочку.

— Дмитрий, к моему мужу никто из врачей до сих пор не подошел. Помогите ему, он истекает кровью! — теперь Дима почувствовал, как кто-то коснулся его руки, желая задержать, но тут же разжал пальцы, испытывая необъяснимый страх. Сам того не осознавая, Лесков заставлял людей отходить от него, и те послушно пятились назад, испуганно глядя на своего лидера.

Казалось, расстояние до госпиталя никогда не закончится. Этот путь стелился по опустошенным войной территориям, уродливым и больным. Но вот Дима наконец увидел дымящиеся пылью руины когда-то мощного непоколебимого здания. Вся площадь бывшей больницы была наполнена людьми, которые пытались оказать первую помощь раненым, используя вместо бинтов собственную одежду. Эта часть Спасской напоминала кровавую бойню, где валялись изувеченные тела вперемешку с поломанными механическими солдатами «процветающих».

— Лесков! — мужской голос донесся до Дмитрия откуда-то издалека и даже показался ему знакомым. В том состоянии, в котором он сейчас находился, Лесков толком и не понял, кто окликнул его по фамилии. И даже тогда, когда знакомые руки по-родному крепко обняли его, Дима не шевельнулся.

— Кто еще из наших погиб? — тихо спросил он, чувствуя, как внутри него все сжимается. До Димы наконец стало доходить, что рядом с ним находится Иван, но единственное, как он смог отреагировать на его объятия, это слегка сжать ткань куртки на рукаве своего лучшего друга.

«Кто еще?» Этот вопрос неприятно обжег Ивана, словно Лесков знал что-то такое, о чем не было известно ему самому. Тем не менее Бехтерев вкратце рассказал

всё, что знал о состоянии их друзей, упомянул Вику и Адэна, даже Фостера, но произнести имя Эрики у него не поворачивался язык. Почему-то судьба словно нарочно заставляла его сообщать Диме о смерти его близких. Сначала Олег, теперь Воронцова. Когда погиб Койот, Ивану было так больно, что он не подыскивал какие- то подготавливающие фразы — сказал Димке прямо, как на духу. И сейчас должен был сказать, вот только слова никак не желали находиться.

— Послушай, Дим, — наконец произнес он после некоторого тяжелого молчания. — «Ликвидаторы» окружили нас, не давали высунуться до тех пор, пока Лунатик не пришел на помощь. Не знаю, что он сделал, но роботы стали медлительными, как гребаные черепахи… Но к тому времени госпиталь уже несколько раз взорвали. Если бы я только мог выбраться из-под обстрела… Даже до Вики не получалось добраться… В итоге Фостер ей помогал… ▻ не пытаюсь оправдать себя, лишь хочу, чтобы ты знал, как было на самом деле. И почему у меня не получилось вытащить Эрику из здания… Ты же знаешь, я бы никогда…

— Знаю, — еле слышно ответил Дмитрий, глядя куда-то в пол. Его слова и тон, которым он их произнес, прозвучали странно, отчего Бехтереву вдруг показалось, что Лесков говорил не о том, что он в курсе, как велось сражение, а о том, что ему уже известна судьба супруги.

— Нужно, чтобы телекинетики вытащили тела погибших из-под завалов, — продолжил Лесков. — Нельзя оставлять их там… Передай Кристофу, когда увидишь его, ладно? Мы должны похоронить погибших… А мне… мне сейчас нужно побыть одному.

— Тебе известно, что…?

— Ханс сказал мне…

Услышав это, Иван тяжело вздохнул. Ему было больно за своего друга, и он отчаянно пытался найти хоть какие-то слова поддержки. И злился на себя за то, что не обладает таким красноречием, как, например, Рома или Альберт. Эти двое могли утешать целые стадионы, в то время как он, Иван, не мог выдавить из себя ни единого слова. При взгляде на друга, потерянного и опустошенного, все заготовленные фразы куда-то девались, обесценивались и становились попросту пустыми.

— Дим, я правда…

Но Дмитрий лишь едва заметно кивнул, после чего поспешил уйти с площади. Люди все еще пытались обратиться к нему, но, видя, что Лесков не реагирует, беспомощно отступали. Вскоре он скрылся в правительственном здании и заперся в своем кабинете. Здесь, в этих четырех стенах, не было ни разрухи, ни убитых, ни уничтоженных надежд — только собственная боль, которую Дмитрий никому не желал демонстрировать.

Пройдя к одному из шкафчиков, мужчина открыл дверцу и извлек на свет несколько бутылок дорогого коньяка, принесенных с поверхности. Он хотел приберечь их для празднования Нового Года — единственный вечер, который они все желали провести так, словно не было никакой войны. Но теперь это уже не имело значения…

Отпевание погибших состоялось спустя несколько дней. Тогда Дмитрий увидел свою супругу в последний раз: ее тело было обернуто белой простыней, и могло показаться, будто Эрика спит, если бы не кровавые раны, темневшие на ее бледном фарфоровом лице. С молитвой священника Лесков наконец-то по-настоящему осознал, что его жены больше нет, как не будет его так и не родившегося ребенка. Новая волна боли обрушилась на него с такой силой, что Дмитрий почувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы.

Все это время рядом с ним находились Иван, Рома и Георгий. Последние двое были ранены, однако, желая поддержать друга, они все же захотели присутствовать на службе. Остальные друзья Лескова держались чуть поодаль. Катя не посмела приблизиться к Дмитрию в день похорон на глазах у сплетников, которые прежде зубоскалили по поводу якобы ветвистых рогов Воронцовой. Сейчас вся эта грязь казалась Беловой особенно омерзительной. С тех пор, как Дима начал встречаться с Эрикой, он ни разу не давал повода для ревности или косых взглядов. Лишь краски, подаренные ей в день рождения, подбросили «дров» в огонь, казалось бы, уже подостывших слухов.

Раненый Вайнштейн тоже присутствовал на отпевании. Выглядел он не лучше Лескова: бледный, заросший щетиной, с несвежими волосами и такими же пустыми глазами. Как и Дмитрий, он любил Эрику, но скорее, как сестру или близкую подругу. Возможно, если бы не ее сложный характер, Альберт даже увлекся бы этой девушкой, но быстро понял, что они вряд ли смогут ужиться, поэтому без сожалений уступил ее Дмитрию. Эти двое тоже энергетически не совпадали, но между ними была какая-то химия, которую Вайнштейн заметил и конечно же одобрил. Теперь же Альберт считал себя едва ли не виноватым. Он ненавидел себя за то, что не ощутил присутствия вражеских машин раньше, и даже, находясь относительно недалеко от Эрики, не сумел спасти ее. Когда он добрался до взорванного лабораторного сектора, было уже поздно.

Неподалеку от Альберта стояла Оксана. Часть ее лица скрывала ткань, впитавшая в себя кровь в виде характерной бордовой полосы, но, казалось, полученный шрам сейчас приставлялся ей таким же незначительным, как физическая боль, которую он вызывал. Куда больнее было видеть тела погибших друзей, к которым Оксана уже успела привязаться. Среди них был и главврач госпиталя, с которым девушка была знакома еще с прежних времен. И Александр Волков, которого ценили и уважали, как руководителя. Была и Оленька, юная наивная девушка, которая так раздражала Эрику.