Однако Павел сразу после кончины матери подошёл к Безбородко и велел ему заготовить манифест о его, Павла, восшествии на престол. Счастливый этим поручением, Безбородко кинулся к письменному столу и мгновенно составил манифест о кончине императрицы и вступлении на престол России нового императора.

Когда через самое короткое время он принёс его Павлу, тот поднял голову, быстро пробежал текст глазами, а потом спросил у Безбородко:

— Может, есть какие-то неотложные дела, требующие решения? К пяти подходите ко мне, приносите спешные бумаги...

И Безбородко чуть не запрыгал от радости: значит, не отставлен, значит, в своём прежнем качестве будет он нужен новому повелителю — и с досадой подумал, что ещё час назад он хотел уходить в отставку: у него двести пятьдесят тысяч годового дохода, у него великолепный дворец в Москве, несколько домов в Петербурге, да и кроме того, он стар и болен.

Он даже говорил об этом с Растопчиным и просил заступиться за него, только чтобы не быть посрамлённым, выйти в отставку с честью...

А теперь какая уж отставка!

Он забежал в свой кабинет во дворце, быстро пересмотрел все бумаги и выбрал наиболее подходящие.

Сложив эти пакеты в свой неизменный портфель с надписью «К докладу», он перекрестился, прошептал молитву и пошёл к Павлу делать свою карьеру заново.

Он вошёл первым с докладом к новому императору. Подавая ему пакеты, Безбородко сразу же называл автора письма, рассказывал, кто таков и почему пишет, хотя он и не открывал пакеты.

Павел удивился. Тогда Безбородко пояснил, что это не первый пакет, были ещё письма от такого-то числа такого-то месяца и года и о чём там говорилось.

И так по каждому пакету. Он всё помнил, он объяснил, когда и как был получен пакет и какие меры принимались по письму. Пока что в этой стопке не было пакетов из иностранного ведомства, го Безбородко тихонько напомнил, что может быть прислано, по каким вопросам и как надобно отвечать.

Павел был поражён осведомлённостью Безбородко, его расторопностью и феноменальной памятью.

— Да это клад! — воскликнул он при Растопчине в адрес вышедшего Безбородко.

Растопчин лишь вздохнул: умела императрица выбирать себе сотрудников, а такого, как Безбородко, только поискать.

Награды посыпались на Безбородко, как из рога изобилия. Через три дня после смерти Екатерины Павел возвёл его в действительные тайные советники первого класса. Это был самый высокий чин по статской службе, он соответствовал чину фельдмаршала в армии, и награждались этим чином очень редко.

И работу задал новый император Безбородко по его силам и способностям. Он заставил его руководить финансовым комитетом, учреждённым ещё Екатериной в последние месяцы её жизни, а затем поручил дипломатическую переписку с Мальтийским орденом, гроссмейстером которого считался сам русский император. Отделение этого ордена было создано и в России, и Безбородко был прислан большой мальтийский крест, осыпанный бриллиантами.

Даже новый год не исчерпал всех милостей новоиспечённого царя. На второй день нового года Павел подарил Безбородко бриллиантовый крест и звезду и возложил на него орден Святого Андрея Первозванного.

Заслуг пока ещё не было — значит, государь отдаривал Безбородко за ту услугу, которую оказал ему хохол при вступлении на престол...

Дворцовые сплетники зашептались, что Безбородко теперь первый министр, что государь к нему чрезмерно благорасположен и всем его представлениям внемлет чрезвычайно.

Но зная дворцовые нравы, хоть сам никогда не затевал интриг, Безбородко начал искать расположение лиц, приближённых к новому императору. Растопчин уже был его надёжным другом, но Безбородко заручился ещё содействием Кутайсова, любимого лакея Павла, и его любовницы Нелидовой. Способ приобрести расположение таких людей у Безбородко был единственный. Пользуясь своей феноменальной памятью, он точно знал даты рождения и именин этих людей и всегда спешил поздравить их и сделать богатые подарки.

Безбородко сразу увидел неровный, капризный нрав нового государя. При Екатерине ему служилось легко. Доклады нужно было представлять государыне лишь к десяти часам утра, а всё остальное время он был свободен.

Павел же завёл дисциплину похуже армейской. С пяти утра он начинал принимать своих министров, советников, армейских начальников. И первым должен был приходить Безбородко, да ещё и ждать вызова к государю в любое время суток.

Он слёзно жаловался на такое заведение своему другу:

«Ваше сиятельство всегда от меня слышали, что я хотел удалиться от первого места в нашей коллегии. С сими мыслями был и при вступлении на престол его величества. Я обещал посвятить себя на услуги его. На другой день угодно было ему предложить мне канцлерское место, вместо которого я представил просто о возведении меня в первый класс, прося его величество, что он Остермана именовал канцлером. Но граф Остерман по привычке своей первую роль играть искал, а тут вышли недоразумения, кои невинным образом старику не в лучшее обратились. Словом, что я против воли моей и в крайнюю тягость очутился первоприсутствующим в коллегии, а вижу, что скоро принуждён буду с титулом тем же учиниться. Сколько я ни желаю заслужить милости государевы, но признаюсь, что мне прискорбно, что сие удаляет от моего вида жить покойно в Москве...»

Пока что Павел благоволил к Безбородко. Император пожаловал ему звание сенатора, но с условием, чтобы он присутствовал на заседаниях, когда только будет свободен от других дел. Безбородко воспользовался этой льготой и ни разу не пришёл на заседания Сената.

Теперь он занимался торговой конвенцией с Англией и добился того, что она наконец была подписана.

Ко дню коронации Павла Безбородко уже был настолько близок к императору, что ехал в Москву в одной карете с ним, а прибыв в старую столицу, пригласил его на жительство в свой недавно отстроенный дворец. По этому случаю император пожаловал ему свой портрет на голубой ленте, весь усыпанный бриллиантами, а императрица — драгоценный перстень со своим портретом.

На коронации Безбородко подавал митрополитам корону, а они потом возложили её на голову Павла. По случаю милостей царя Безбородко даже написал:

«Что до меня касается, то милости в сём случае на меня от его величества столь избыточно пролились, что я признаюсь в своём смущении, ибо они превосходят всякую меру...»

А в письме к матери он радуется:

«По крайней усталости, в которую привели меня заботы как по приготовлениям, так и в самый праздник, не в состоянии я был писать и уведомить Вас о всех тех милостях и щедротах, которыми государю было угодно взыскать весь дом наш. Учинённым с трона в Грановитой палате провозглашением о сделанных по сему случаю разным особам награждениях, пожалована мне в Орловской губернии в потомственное владение вотчина дмитровская, по духовной покойного князя Кантемира записанная блаженной памяти государыне императрице Екатерине, в которой десять тысяч душ с лишком, и тридцать тысяч десятин в Воронежской губернии, по реке Битюгу.