Так, один осужденный, которого вскоре должны были освободить и которого все это время поддерживала его семья, не должен был ничего бояться. Длинная плеть из кожи гиппопотама попадала все время по скалам и ни разу по спине этого каторжника. Другое дело Пиай. До сегодняшнего момента подкуп за него ниоткуда не поступил, к тому же кто откажет себе в удовольствии дать почувствовать бывшему Единственному другу фараона и первому архитектору, что он сейчас не более чем кусок мяса, который эксплуатируют и забивают до смерти.

Все тело Пиайя уже было покрыто гноящимися ранами, которые никак не могли зажить, потому что на него сыпались все новые и новые удары. Он как личность был уничтожен, стал лишь инструментом в руках своих надсмотрщиков, инструментом, который выбрасывают, когда он ломается.

Пиай видел, как умерли несколько его товарищей. Один упал замертво во время работы, другой не смог встать утром даже после ударов плетью. Его оставили умирать на вонючей соломе без поддержки, без помощи. Мертвых их товарищи выносили в пустыню и клали там. Об остальном заботились шакалы и ястребы. Надсмотрщики находили особенно веселым напоминать еще живым о том, что скоро и они пойдут этим путем. Любивший поговорить Свинья считал по этому поводу:

— По правде говоря, вы все — пища для коршунов и шакалов. Вас только немного перед этим используют для службы фараону. Но это ненадолго — десять месяцев, самое большее год. Хорошо только, что число разбойников, убийц, предателей и прочих мерзавцев не уменьшается.

При этом он, конечно, забывал, что сам вышел из кругов преступников и что лишь от настроения надсмотрщиков зависело, как долго он сможет занимать должность помощника надсмотрщика.

И все же Свинья допустил ошибку, которую совершали многие каторжники в его положении. Он полагал особой суровостью держать в подчинении людей. Однако он перешел границу допустимого. Заговор против него возник сам по себе. Тут и там шелестел шепоток, на него отвечали кивком. Долго шептались перед сном в лагере, и приговор был вынесен: Свинью нужно убрать. Участие в заговоре принимали не только те, над которыми он издевался, которых забивал почти до смерти, но и другие, с которыми это могло случиться завтра. Теперь речь шла только об удобном случае, и такой случай вскоре представился.

Пиай работал над тем, чтобы отколоть гранитный блок для фигуры в человеческий рост. Вчетвером они при помощи долота и молотков углубляли трещину уже в руку шириной. Из этого особенно красивого блока розового гранита должны были создать статую богини Мут.

Надсмотрщиком был Свинья. Он с плетью из кожи гиппопотама в руке непрерывно кружил вблизи четырех мужчин. Как заранее договорились, самый слабый и молодой из четырех каторжников внезапно вскрикнул, пошатнулся и упал на землю. Другие прервали свою работу, и Свинья мгновенно заорал:

— Не разевайте рот, иначе я собью мясо с ваших костей!

Плеть засвистела и с силой ударила Пиайя по бедру, нанеся глубокую рану. Однако Свинья, не обратив на это внимания, занялся упавшим, которому в качестве пробы влепил пару ударов. В это мгновение самый сильный из мужчин подскочил и ударил помощника надсмотрщика долотом по голове. Свинья пошатнулся, обернулся, и Пиай, воспользовавшись этим, кинулся к нему и ударил ему молотком по затылку. Ноги у Свиньи подкосились, плеть выпала из его руки, но он еще не был мертв. Его маленькие злые глазки вспыхнули, он пытался что-то сказать, но каторжники услышали только какое-то свинячье хрюканье.

Горевшая в Пиае ненависть внезапно испарилась, он уронил молоток и с отвращением отвернулся. Но его товарищ номер шестьдесят девять, бывший литейщик бронзы, был безмерно опьянен кровью. Он, как безумный, накинулся на умирающего, размолотил ему череп и лицо, наступил ему на грудь, стал топтать его гениталии, пока другие силой не оттащили его.

— Прекрати, ты, дурень! Парень мертв, ты только приманишь сюда других.

Они бросили тело убитого в узкую яму, которая образовалась при добыче гранитной заготовки, и набросали сверху осколки камней так, что мертвого Свинью не стало видно. А потом спокойно продолжили работу, пока спустя полчаса к ним не подошел надсмотрщик. Он удивленно огляделся и спросил:

— Кто за вами наблюдает?

Мужчины прервали работу:

— Он только что меня ударил, — Пиай сделал удивленное лицо и указал на свежую кровавую полосу на своем бедре.

— Может быть, пошел за водой или по нужде…

Надсмотрщик удивленно покачал головой:

— Ему этого нельзя, и, насколько я его знаю, он бы этого не сделал.

Надсмотрщик увидел, конечно, кровавые пятна на земле, но он знал, что будет умнее не заметить их. Если помощник надсмотрщика исчез, то лучше принять это молча и позволить каторжникам упиваться местью. Они убили одного из своих, а поскольку их не застали на месте преступления, почему бы не позволить им этот вид самосуда.

Пиай, как почти каждый, кто долго работал здесь, был внешне и внутренне опустошен и в ежедневной борьбе за выживание очень быстро забыл о совершенном убийстве. Постепенно работа в каменоломне подавляла все движения к лучшему, гасила воспоминания. Жизнь на свободе казалась далеким сном. Время от времени Пиай вспоминал о своей любимой, но ее облик все больше и больше бледнел, как и все остальное: фараон, царица, Ирамун, прекрасный дом в Пер-Рамзесе — все это казалось несущественным перед невыносимой действительностью, когда тебя избивали за каждую мелочь, когда надсмотрщика убивали молотком, не ощущая при этом даже мимолетного удовлетворения.

Деятельность гранитных каменоломен под Суенетом заключалась, конечно, не только в трудоемком отделении больших и малых блоков скалы. Среди вольнонаемных рабочих имелись также искусные каменотесы, которые подготавливали некоторые блоки и вчерне обрабатывали их. Это ожидало и два гранитных блока в шесть локтей высотой, которые были предназначены для сидящих фигур Благого Бога. Как всегда, работа шла в большой спешке, потому что обе фигуры были предназначены для Малого храма Рамзеса в Абидосе. Над каждым блоком работали по два каменотеса, которые своими инструментами отбивали кусочек за кусочком от твердого гранита, пока не появилась форма, напоминающая сидящего фараона. Иногда получалось, что в камне возникала не видная снаружи трещина, которая обнаруживалась лишь при проникновении вглубь, и в большинстве случаев это вело к тому, что гранит оказывался испорчен.

Так получилось и на этот раз. Когда один из двух каменотесов собирался обточить левую часть шеи, он натолкнулся на трещину длиной в локоть, которая явно шла до затылка. Он осторожно обрабатывал гранит дальше, чтобы определить глубину трещины, когда с тихим треском голова отделилась, и, упав, повалила каменотеса на землю, раздавив ему грудь. К мертвому каменотесу теперь добавился еще и испорченный блок гранита. Ответственный старший надзиратель бушевал. Но чем это могло помочь? В то время как рабочие отправились отделять еще один блок от скалы, старший над всеми гранитными каменоломнями велел отыскать хорошего каменотеса.

При этом наткнулись на номер двадцать три, потому что в каменоломне номер три каждый надсмотрщик знал, кем Пиай был раньше.