– Дорогой граф. – Маменька протянула руку, и Зинаида мимоходом позавидовала её поистине монаршей грации. Никогда у самой Зюки-каланчи так не получится… – Я очень, очень вам признательна за проявленную заботу. Прошу простить мою младшую дочь, не известившую меня о приезде вашем. Вы же, если не ошибаюсь, графа Степана Романовича сын?

– Память вашего высочества поистине безупречна. – Гусар остаётся гусаром, и раненая рука уже как будто и не мешает великосветскому ритуалу.

– Ах, граф, оставьте, – бездумно зажеманилась матушка. – Вы подарили нам большую радость. Мы все напишем письма князю Геннадию…

– Почту за честь вручить их лично! – отчеканил Никита, едва заметно улыбнувшись Зинаиде.

– Надеюсь, Никита Степанович, вы не откажетесь отобедать с нами? Погода ужасна, бушует настоящий буран, даже прославленная выносливость князя Булашевича едва ли устоит перед таким ненастьем! Нет-нет, никаких возражений! Где сейчас квартирует князь Александр Афанасьевич? Немедля отправлю к нему человека, дабы он знал, где вы…

Никита Степанович просиял глазами.

Зинаида закусила губу, чтобы не рассмеяться, оглянулась – девицы Аргамаковы беззастенчиво строили глазки «ах, такому загадочно бледному!» гусару; Елене, по всему, очень хотелось последовать дурному примеру, и сдерживали её лишь присутствие маменьки да интересное положение. Наверное, именно в этот миг Зинаида Авксентьевна и поняла, что Богунов в самом деле очень красив. Поняла и тут же выкинула это открытие из головы.

Млавская бригада не дала застать себя врасплох. Полки из Четвёртой дивизии, Желынский и Закаменский, развернулись позади строя сажневских югорцев, готовые штыком подпереть редкую цепь штуцерных. На правом крыле выстраивался испытанный Володимерский полк уже с новым командиром, майором Шеншиным, на левом – коломенские егеря, свежие, из только что подошедших. В резерве остались сборные роты суждальцев и олончан, тех, что сумели выбраться из Пламметовой мясорубки.

Остатки разбитых в первый день батальонов Росский свёл в один новый полк. Вернее, не он сам – покойный Михайло Константинович Вяземский успел. Эх, Миша, Миша, смотришь ли оттуда, видишь ли, как мне тебя не хватает? Майор Алексей Разумовский, незаметно принявший должность начальника штаба, тоже знакомец давний ещё по Капказу и вояка отменный, а только, только… сердцу не прикажешь, даже если это сердце не красной девицы, а гвардионского полковника.

Гусары с уланами остались во второй линии, как и гренадеры самого Росского; вперёд лёгкой россыпью вынеслись донцы Менихова, угрожающе нагнув длинные пики. Пять пехотных полков, два конных, казаки, подтянувшаяся артиллерия, стрелковый батальон – Росскому было что выставить на шахматную доску грядущего сражения.

Всё же ты решился, фон Пламмет. Не усидел за своими редутами, пошёл вперёд. Заячьи Уши не дают покоя? Решил небось, что русские так и не двинутся с места, – а подкрепления к ним идут, идут непрестанно. Может и конфузия случиться, как под Заячьими Ушами. А может, тебе-то как раз резервов и не прислали? Опростоволосился, голубчик, и те, кто заварил всю эту кашу, кому плевать и на русских, и на ливонцев, и даже на пруссаков, сказали – выпутывайся, мол, сам, как сумеешь, генерал наёмный? Может, Пламмет понимает, что атаковать ему надо сейчас, пока тут не собралась половина Действующей Армии русских?

За время стояния под Анксальтом пионерные роты успели возвести ретраншементы, не в чистом же поле встречать неприятеля.

Пламметова артиллерия неспешно спускалась с холмов, русские цепи и квадратные колонны сжавшихся для контратаки рот предусмотрительно держались вне досягаемости окружавших Анксальт батарей.

За немецкими пушками стройными рядами двигалась конница – пока ещё держась кучно, совокупно, но Росский помнил, как быстро и хорошо умеют чёрные драгуны Пламмета приспосабливаться к любому бою, знают, как наваливаться и в плотном строю и в рассыпном, не уступая казакам в мастерстве одиночной схватки.

В центре – густые цепи пехоты. Надо же, рискнул старый прусский волк – колонн не видно совсем, стрелки в рассыпном строю.

И вновь – знамёна с чёрным тевтонским крестом, памятные ещё по Заячьим Ушам. Под ливонскими стягами идёт в бой Пламметово воинство, продолжают врать даже и сейчас.

Ваш черёд, югра. Ваш и артиллерии, хотя картечь ещё не достанет.

Сажнев, чертяка, ушёл, так и не попрощавшись. Обиделся югорец, как бы не полез на немчуре вымещать да не зарвался б при этом, как бы не влип…

* * *

– Вернее целься, вернее, шкуру почище пруссаков спущу, – хрипел Сажнев, вновь, как и под Заячьими Ушами, вышагивая вдоль шеренги своих стрелков. Серое небо лениво сыпало снежком, но с запада, от недальнего уже моря, дул тёплый ветер, гнал стада небесных коров на привольные восточные пастбища.

Но теперь бока русским полкам уже не защищают топкие болота и уходящие в них засеки. Эх, Фёдор Сигизмундович, знать бы, что ты задумал, – как бы не взяли нас снова в клещи, до коих фон Пламмет, похоже, немалый любитель. Уланы Страха с темрюкскими гусарами, конечно, герои и, буде нужда, полягут все до единого… даже и Шигорин; но ты, Фёдор Сигизмундович, так воевать не привык.

Русские ждали.

А потом вражьи шеренги вновь шагнули за незримую черту, отделяющую обычное поле от поля смертного; заговорили русские батареи, вторя им, ударили югорские штуцера.

Миг спустя русским ответили немецкие ружья, как и в прошлый раз, значительно превосходя числом. К ним спешили присоединиться пушки, гранаты рвались тут и там, ложились метко и кучно – артиллеристы фон Пламмета не зря ели свой хлеб.

– Заряжай!.. Целься… Пли! – шёл вдоль линии фашин Сажнев. Остановился, вскинул штуцер, прищурился, выцелил – знаменосец с ливонским стягом опрокинулся, выпустив древко. – Будут тут всякие с какими-то тряпками шастать, – проворчал подполковник под одобрительными взглядами своих стрелков.

Вроде и не были никогда они друзьями с Вяземским, случалось, ещё на Капказе бранились, отчего-то никак не получалось друг друга не задевать, а сейчас вот погиб он – и словно калёным железом в душу ткнули.

С того самого мига, когда доктор Бетьев снял рогожу с изуродованного лица Вяземского, командир югорцев ощутил себя словно вновь на Зелёной линии, когда нет иного закона, кроме как око за око и кровь за кровь, а если дрогнешь, счистоплюйничаешь, заиграешься в благородство – тебя тут же прирежет прикормленный как будто горец. Слабину они чуяли с поистине дикарской, волчьей сноровкой.

Так и тут. Только наёмники эти с ливонцами поганей будут, думал Сажнев, механическими, навек затверженными движениями всовывая патрон в камору и закрывая казённик. Горцы хоть не прикидывались – ни под Ведено, ни у Шамира. Честно шли и умирали, творили страшное над пленниками, но и сами пощады не просили и, угодив в руки хоть русских, хоть иррегуляров из «мирных», угрюмо ждали смерти, кроме разве что сиятельного Камиль-бека с его мюридами, ну так на то он и сиятельный из краёв Каспийских. А эти… Ведь заскулят же, заноют, завзывают к «ле колонель де ла гарде рюс»… Флаги свои поднять – и то не подняли… Ливонцы, дескать. Тьфу! Мерзота баварская.