Миша Вяземский предложил «выманить неприятеля на восток ложным отступлением, присоединить по ходу дела все отставшие полки наши и обрушиться на врага, лишённого защиты своих редутов». Идею с жаром поддержали гвардионцы и гусары, даже Сажнев ворчал что-то одобрительное, армейские отмалчивались, но сам Росский лишь покачал головой.

Давать встречный бой, да не просто встречный, а обернув отход в наступление, – это очень, очень сложно и рискованно. Тем более с таким противником, как фон Пламмет. Это вам не османские паши. Конечно, слава Буонапарте в памяти толкалась и ворохалась, нашёптывая сладким и лживым голосочком, мол, а ты чем хуже, Фёдор Сигизмундович? Иль в солдат своих не веришь? В оружие русское? Иль ты не гвардионец? Жизнь одна, всё равно помирать, и какая радость командиру-гвардейцу старость на козетке встречать, глухим, беззубым да полуслепым?

Росский только тряс головой, отгоняя негодные мысли. Нет, военное искусство – наука строгая. Случались во все века чудеса, сотня тысячу останавливала, тысяча десять тысяч гнала, но плох тот командир, что на чудо оное полагаться станет и на себя лавры Александра Великого примерять. А вот окружить фон Пламмета, да так, чтобы он сам того не заметил, – совсем другое дело.

Не «удача воинская» или там «счастье боевое» нужны Фёдору Росскому, а трезвый и холодный расчёт. Пруссаки орднунгом своим и сильны, и слабы. Правилам привержены, их держатся, даже в наёмных войсках, формально от уставов армейских свободных.

И Млавская бригада усиленно копала землю в виду ливонских ретраншементов, показывая, что ни о чём, кроме лишь обороны, не помышляет.

Фон Пламмет, однако, имел собственное мнение, как надлежит развиваться событиям.

Выстрел, выстрел, выстрел – Росский, Вяземский и остальные бросились из штабной палатки наружу.

Так и есть – отряд драгун опять схватился на фланге с казаками, очевидно, слишком близко подобравшимися к ретраншементам. Обычно донцы уворачивались и отходили, не принимая боя, но на сей раз что-то не заладилось, потому что к «чёрным волкам» присоединились вертлявые гусары. Лёгкие, под стать казакам, они деловито брали русских в клещи.

Не дожидаясь команды, понеслись на выручку темрюкские эскадроны. Росский вскинул подзорную трубу, видя, как конники сшиблись посреди белого поля, – никто не желал уступать, ни Пламметовы драгуны с гусарами, ни русские казаки с темрюкцами.

– Как бы он не решил в большое сражение нас втянуть… – сквозь зубы проговорил Вяземский.

– Отводить наших надо, – согласился и Разумовский.

Кавалерийская стычка окончилась всё-таки в пользу «чёрных волков», к ним подкрепление подоспело первым. Однако и казаки с темрюкцами сумели разорвать стянувшуюся было удавку, открыли огонь югорцы, две их дежурные роты успели на выручку; била русская артиллерия, преграждая дорогу немецкой подмоге, и драгуны повернули назад, подхватывая и увозя собственных раненых и убитых.

Донцы с темрюкцами так и остались лежать, где лежали.

Росский мрачно глядел на разбросанные по полю тела.

Хоть и зовётся сие действо разными красивыми словами вроде «разведки боем» или «беспокоящего рейда», а солдаты в нём гибнут по-настоящему.

Медлить нельзя.

– Бери, Михайло Константинович, пару казаков и белый флаг, отправляйся прямиком ко Пламмету. Договоритесь о перемирии для выноса раненых. Хоть на полчаса. Заодно поглядишь на нашего… прусского атташе в отставке.

– Всё сделаю, – отрывисто кивнул начальник штаба.

Сажнев ещё не вернулся из передней линии, упрямый Княжевич орудовал со своими гусарами где-то глубоко на западе от Анксальта, и рядом с Росским не осталось никого из соратников по делу у Заячьих Ушей, кроме одного лишь Разумовского. Гвардионец вновь поднёс подзорную трубу к глазам, проследил за торопящим коня Вяземским и его конвоем – до тех пор, пока подполковник с белым флагом не скрылся за прусскими ретраншементами.

– Ждём, господа.

Лекарские команды с носилками стояли наготове, вместе с примчавшимся из деревни Ягодки знаменитым военным хирургом Паллантом Сафроновичем Бетьевым. Доктор опередил всех штабных, оставив болящего Шаховского на попечение не столь именитых эскулапов, в то время как Ираклий Луарсабович Ломинадзев «с немалым героизмом в непроходимых топях собирал рассеянные части наши». И как человек гражданский, хоть и с чином в Военно-медицинской академии, терпения Бетьев не имел совсем, когда речь шла об оставшихся на поле боя людях.

– Да чего ж медлят-то, чего тянут?! – выходил из себя Паллант Сафронович, немилосердно теребя седеющую бородку.

Росский доктора успокаивал, старательно гоня дурные предчувствия, поднятые то ли бушующим хирургом, то ли чем-то, чему вовсе нет разумного объяснения, но что знакомо всем бывалым солдатам и морякам. Парламентёрство было делом обычным, договаривались и с Буонапарте, и со свеями, и даже с неистовыми османами. Общего языка не находилось разве что с капказцами, ну так чего с тех возьмёшь…

Однако прошли все сроки, доктор Бетьев едва не вырвал себе целый клок из бороды, а Вяземский по-прежнему не возвращался. Явился Сажнев, узнал, в чём дело, помрачнел, сел на камень, принявшись зло чистить штуцер. Небось кинулся со своими казаков выручать и лично палил, подавая пример.

С фланга подоспели казачий полковник Менихов и Семён Захаров, командир темрюкских гусар, невысокий и на вид как будто даже щуплый, однако на лице и руках уже немолодого полковника красовалось столько сабельных шрамов, что хватило бы, наверное, на целый эскадрон. Вместе с ним явился и странного вида гусар, без кивера и ментика, в видавшей виды черкеске и кавказской же меховой шапке.

– Господин полковник, – Захаров спешился, – неприятель успешно отражён. Донцы из кольца вышли.

– Благодарю, Семён Маркелович. А это ещё кто с вами?

Росский смотрел на темрюкского полковника и не вглядывался в не по форме обмундированного гусара, отчего и пропустил момент, когда тот манерно-неторопливо стащил шапку.

– Здравия желаю, господин полковник, Фёдор Сигизмундович, – раздался голос, преувеличенно-почтительный и вроде б даже знакомый. – Михайло Шигорин я. – Гусар в черкеске согнулся в театрально-народном поклоне. – Виделись мы с вашим высокоблагородием в свете не раз и не два…

Так. Михайло Шигорин. Вернее, князь Михаил Медарович Шигорин. Бывший гвардионец, лейб-гвардии гусар. Разжалованный и сосланный в капказский армейский полк; формально – за излишне вольнодумные стишки, на самом же деле… Мерзкая вышла история; из тех, что, всплыв, хорошим людям жизнь в клочья разносят.

– Встаньте как положено! – вырвалось у Росского даже прежде, чем он успел подумать.

– Виноват, – скорчил гримасу Шигорин, выпятив грудь так, что сейчас, казалось, отлетит застёжка на черкеске.

– Фёдор Сигизмундович, – смутился Захаров. – Хотел лично представить вам кня… Михайлу Шигорина, рядового второго эскадрона вверенного мне Темрюкского гусарского полка. Михайло Шигорин, видя бедственное положение казаков наших, первым вскочил в седло, увлекая гусар своего взвода им на выручку. Мне оставалось лишь скомандовать остальным. И в бою Шигорин дрался в первых рядах, лично зарубив двух драгун неприятеля и одного их гусара ранив. Означенный подвиг, по мысли моей, несомненно заслуживает…