– Может, возвернуться мне, надежа-государь, и запалить гнездо мятежников? Наверняка еще там кто-то есть, только шибко хорошо запрятался. Не может быть, чтоб в столь большом имении лишь княгиня да трое казаков проживали.

Ехавший плечом к плечу с Иваном Трубецкой сразу же заметил, как тот напрягся, изготовившись к прыжку. «Интересно, кого он вознамерился душить, – встревожился Митька и положил ладонь на рукоять булата. – Если эту гниду, так черт с ним, а вот за батюшку-царя придется заступиться».

Иван Васильевич с презреньем посмотрел на изрядно надоевшего ему выскочку, устало вымолвив при этом:

– Я те подожгу. Али позабыл, что князя Дмитрия в живых уж нет. Стало быть, чья это вотчина?

– Твоя, надежа-государь, – позеленев от страха, пролепетал незадачливый искатель царской милости.

– То-то же, исчезни с глаз моих, а то велю казнить к станичнику в придачу.

Повелителю всея Руси тоже было муторно. Получалось, что оказался прав придурковатый Митька Новосильцев, а он остался на закате жизни в круглых дураках. Давно уж надо было казачье под свою руку взять. Вон они какие – один в бою десятка стоит. Кабы я послушал Новосильцева и не хоругвь да три десятка недоумков ему дал, а пушки с прочей воинской справой, сейчас бы письма покаянные Батуру не писал, мир позорный не вымаливал. А все советники мои, будь они неладны: как же так, надежагосударь, разве можно ратные дела ворам доверить.

Тут-то мысленному взору самодержца Грозного и явился скорбный лик Филиппа Колычева.

– Сам во всем ты виноват, Иван. Поддался беса искушению, возомнил себя мудрее всех, оттого и поменял сподвижников достойных на пройдох да бешеных собак, – с упреком вымолвил замученный им патриарх. Иван Васильевич аж вздрогнул и перекрестился.

– Да, плохи, видать, мои дела, коль Филька стал мерещиться. Как бы поперед станичника не угодить в геенну огненную. Он всего лишь на меня, помазанника божьего, руку поднял, а я самого господа надежд не оправдал.

36

Как они добрались до Москвы, Иван почти не помнил. От ран телесных да душевных потрясений он впал в какоето полузабытье, так что Трубецкому пришлось поддерживать его всю дорогу, чтоб с коня не свалился. Очнулся Княжич лишь в кремле, когда царь со своею охраною остановился у великокняжеских палат.

– Хватит с ним возиться, мне лучше помоги, – приказал Иван Васильевич Митьке. – А то от эдакой езды ноги напрочь затекли.

Спешившись с помощью упавшего на четвереньки псаря да нового любимца, государь с трудом взобрался на крыльцо. Немного постоял, задумчиво глядя на Ивана, и удалился, даже не дав каких-либо распоряжений насчет его дальнейшей участи.

– Вот те раз. Это что же, получается – оставайся лавка с товаром, – растерянно подумал новоявленный начальник царской стражи.

– С казаком как быть, – не замедлил спросить один из воинов.

– Я-то почем знаю, – замялся было удачливый служака, но тут же злобно, видать, стараясь быть похожим на царя, прорычал: – Чего дурацкие вопросы задаешь? Волоки разбойника в застенок, чай, он вор, а не посол, не в грановитую палату же злыдня этого препровождать.

В застенке Ваньку и сопровождавших его воинов встретил заспанный кат28. Прожженным фартуком да высоченным ростом он напомнил Княжичу Петра, но, в отличие от худощавого Аришкина отца, в этом было весу не менее десятка пудов, и походил он на откормленного борова.

– Ни сна, ни отдыху с вами нет. Кого еще-то на ночь глядя притащили, – протирая заплывшие жиром свинячьи глазки, посетовал палач и с насмешливой угрозой посоветовал Ивану: – Лучше сразу кайся, в чем виновен, и ежели не виновен, тоже кайся. Так для нас обоих лучше будет, тебе – мук меньше, а мне – возни с тобой.

Не дождавшись ответа, он замахнулся на свою жертву огромным кулачищем, но тут вмешался назначенный за старшего боец:

– Погодь, его пытать пока не велено.

– На кой черт тогда ко мне приволокли?

Старшой вплотную подошел к палачу и что-то шепнул ему на ухо. На щекастом лике мастера заплечных дел поочередно отразились вначале любопытство, затем испуг, а потом и полная растерянность.

– А я-то что с ним должен делать?

– Да особо и не делай ничего. Закуй в железо да в клеть посади, – посоветовал старшой.

– Как скажешь, в цепи, так в цепи, – согласился кат. – У меня на такой случай особые, с шипами имеются. Стрелецкий сотник Евлашка Бегич подарил, загодя, видать, пытается меня задобрить. Нет того, чтобы винишком угостить, так он оковы приволок. Жлоб-то еще тот, с говном своим и тем с тоскою расстается.

Неуклюжий на вид палач оказался настоящим знатоком своего пыточного ремесла. Накинув Ваньке на руки, на ноги, и даже шею стальные обручи с торчащими наружу шипами, он раскалил заклепки на жаровне, да без всякой наковальни, одновременными ударами двух молотов, ловко заклепал кандалы. Затем втолкнул Ивана в крохотную клеть и примкнул его оковы к кольцу, вмурованному в стену.

«Ну вот и все, отгулялся Иван Андреевич. Словно пса, тебя на цепь посадили», – подумал Княжич. Лихой казак впервые в жизни почуял леденящий душу ужас. Заточение в каменном мешке оказалось пострашнее смерти. Но не таков был Ванька-есаул, чтоб слезы лить, тем более по самому себе. Здраво рассудив, что после гибели Елены ему чеголибо бояться просто грех, он попытался лечь на покрытый наледью пол, но тут же ощутил всю прелесть своих оков. Шипы вонзались в тело, не давая даже руку подложить под голову, да и цепь оказалась столь короткой, что толком не уляжешься. Кое-как скукожившись у стенки, Иван закрыл глаза и вскоре заснул.

Во сне ему приснилась Еленка. Совсем нагая, она сидела на берегу реки, стыдливо прикрывая грудь своими чудными серебряными косами, ее губы виновато улыбались, а в огромных синих, как весенние озера, очах таилось ожидание.

37

– Семка, а ты как к купцу в охранники попал? – спросил от неча делать Бешененок. Разгуляй послал его в дозор, и новый друг, даже не спросившись у хозяина, увязался с ним.

– Так я ж кабальный.

– Это как понять?

– Батя за долги меня в холопы Строгановым продал. Максимка удивленно выпучил глаза. Вспомнив своего отца и сравнив его с Семеновым родителем, он с возмущением изрек:

– Вот сволочь.

– Не надо так о нем, отец ведь все-таки. Бог ему судья, – с тоской промолвил Строгановский телохранитель, отводя глаза, чтоб скрыть невольно навернувшиеся слезы.

– Да ладно, черт с ним, ну продал, так продал, – махнул рукой Максим. – А дальше-то что было?

– Дальше соль на солеварне добывал, а когда татаре городок наш обложили, на стены встал. Там с дяденькой Матвеем познакомился, старшим средь пищальников. Даром, что начальник, а на редкость хороший был человек. Куском последним в осаде со мной делился. Он меня стрелять и обучил, а когда его стрелой в живот смертельно ранило, свою пищаль мне подарил, – Семен погладил лежавшее пред ним поперек седла оружие. – Помирая, так и завещал – бей врага без промаха, не посрами, мол, своего наставника. Я, наверно, оттого и сделался столь метким. Каждый раз, когда стреляю, вспоминаю сей завет.