продавать монету, то с вас пятьдесят евро за консультацию.

Оплатил услуги и, выйдя из здания, задумался. У меня, этих монеток на четыреста одиннадцать тысяч евро. Шесть с половиной килограмм золота. Вот за что это мне? С чего на меня всякие ништяки сыпятся? Все эти редкие монеты в Азове, а теперь еще и здесь. Про Питерский клад я знал, так что его я не учитываю, но всё остальное…

Пока я предавался размышлениям, мои ноги, сами, принесли меня к спуску в метро (U-Bahn), и я даже начал спускаться, но вовремя вернулся в реальный мир.

— Тьфу пропасть, — сплюнул я на ступени и опасливо заозирался, не увидел ли кто из немцев моего неподобающего поступка, но рядом оказались лишь два смуглых товарища, то ли арабы, то ли турки. — И нахрена я сюда поперся? — зло спросил я у ближайшего турка по русски, отчего тот испуганно от меня шарахнулся и чуть не упал. Я же, пожав плечами, развернулся, и направился вверх к своему автомобилю.

…

Ящик с монетами я закопал в подвале берлинского дома. Пусть отлежатся, может, и правда, где пригодятся, надо только не забыть рассказать про них Оле, чтобы не пополнить список тех хозяев-неудачников, про которых говорил нумизмат.

И чуть не забыл, так как мой приезд в Гларус начался с реального наезда супруги из-за денег перечисленных ей на счёт ранее.

— Ты сказал что перевёл два миллиона! А почему я обнаружила на счету всего один миллион пятьсот десять тысяч франков? Я уже губу раскатала, посчитала всё на два ляма, хорошо в банк поехала, оплачивать купленную землю с зданием. Чего ты лыбишся?

— Оль, я сказал тебе, что перевёл два миллиона марок. Вон у тебя калькулятор на столе, посчитай обменный курс.

Эта начинающая бизнес-леди схватила увесистый casio со стола и принялась с азартом давить на кнопки.

— Так, переводим марки в евро, а евро в франки. Какой там курс? — супруга полезла в свой блокнотик и вновь застучала по клавишам. А потом, растеряно замерев, всё же спросила.

— Но, тогда меньше получается. Ненамного, но всё равно меньше! Ты, что, свои добавил?

— А эти два миллиона марок тогда чьи были? — с ехидцей подколол я покрасневшую супругу. — Нет. Всё очень просто. Я привёз марки в Швейцарию и положил их на твой счёт в отделении твоего банка. На то время обменный курс был другой. За один евро давали и сейчас дают, один франк и сорок восемь раппенов, а за марку, семьдесят шесть раппенов. И это при том, что в самой Германии меняют две марки на один евро. Если бы я переводил из Берлина, то потерял бы тысяч тридцать, плюс проценты за перевод. А так привёз наличку и, вуаля, у тебя на счету, один миллион пятьсот десять тысяч денег с копейками одной из самых надёжных валют мира.

— А разве так можно было? Ну, это законно? С нас ничего обратно не потребуют? — удивилась и одновременно испугалась фрау Фукс.

— Почему нет? Кто знал, тот успел и заработал. В том числе и я. Эта разница держалась всего два месяца. И никто ничего с нас не потребует.

— Так ты еще и свои… Ой, — Оля опять покраснела. — А сколько? Ну, заработал?

— Наши, Оля! Наши! Мы семья. И, моё это твоё, и наоборот. Надеюсь. А заработал? Пусть и немного, но на новый автомобиль хватило и на оплату университета. И вообще! Что за наезды на любимого супруга прямо на пороге дома? Кто меня кормить будет, и где мои тапочки?

…

За Сашкой я поехал пораньше. Просто так совпало, что после моего рассказа Оле о спрятанных в берлинском доме золотых монетах, в ответ на меня вывалили кучу проблем по организации аптечного бизнеса и претензию, что «мол хотела на море — а теперь только горы». А я вспомнил, что сыну уже почти двенадцать лет, а на море он толком и не был. Не считать же одну поездку на мелкое Азовское море, где было видно противоположный берег, а для того чтобы окунуться, надо было пройти в воде не меньше километра. Да и зимний наш вояж в Висмар, когда он напросился со мной в поездку, тоже не считается.

Мальчишка сначала расстроился, когда я появился в Азове раньше времени. Наверное подумал, что я его в Германию раньше времени хочу забрать. Но когда я поделился с ним планами отдыха на Чёрном море, сразу забыл о всех своих обидах и кинулся радостно обниматься.

Отдыхать мы решили, прикинувшись жителями России. А что? Паспорт у меня есть, а у Александра свидетельство о рождении, так что я не видел никаких проблем. Единственной проблемой была бабуля, которая в очередной раз собралась помереть.

— Помру я внучек, ей Богу, помру. Петровна давеча снилась, ругала, что я у неё кастрюлю спёрла. Видимо знак подавала, что ждёт меня.

— Ба, ну сколько можно? Ты же каждый год, как спину на огороде надорвала, помирать собираешься! И насколько я помню, если сняться мертвяки и не зовут с собой, а наоборот ругают, то это к удаче или выгоде.

— Так-то оно так! Но, Петровна, она вредная была. Кто знает, что от неё ожидать стоит?

— Это точно, — подтвердил я, припомнив её мне явления во сне. — А может всё проще? Ты давно у неё на кладбище была? Может там заросло всё, вот она и ругается, — придумывал я новые аргументы, чтобы отвлечь старую от плохих мыслей.

— Да давненько не была. Последний раз на родительский день захаживала. Надо будет сходить. Вы на море езжайте, а как приедете, так вместе и сходим. Как раз перед Спасами. И до Петровны, и до родителей.

— Не, давай сейчас. А то потом может и времени не быть.

Съездили, отвезли цветы и гостинцы, пропололи все заросли и протерли надгробья. Вроде бы не мелкий город, а за кладбищем никто не следит. Центральная улица состоит из кусков асфальта и ям, небрежно засыпанных тырсой. А заросли амброзии и цикория поднимаются выше головы. Кругом кучи неубранного мусора и спиленных деревьев.

А еще, целое стадо полудиких собак. Стоило только отойти на десять метров от места захоронения Петровны, как собаки тут же кинулись за оставленными нами на столике поминальным пирогом, испечённым бабушкой.

На мои возмущения состоянием и содержанием кладбища бабуля зло мне и ответила:

— Так твой же бывший тренер сейчас всю «социялку» в мэрии курирует.

— Это кто? Партянов что ли? Владимир Владимирович? Как это он из директоров в мэрию-то