Батальон Рембо переправили во временные казармы – перестроенную чайную фабрику в 10 километрах от гавани в районе Меестер-Корнелис. После десяти дней потения в бараках контингент из 160 мужчин – около сорока из них дезертировало или убыло по состоянию здоровья – был доставлен в гавань на гужевом транспорте и погружен на грузовой пароход на Самаранг. 2 августа за прибрежной дымкой проступили очертания переполненного судами порта. Изнемогая от жары, моряки со всего мира грузили чай, кофе, сахар, специи и хинин или наблюдали за прибытием очередной партии ничего не подозревающих наемников.

Рембо накапливал полезную информацию. Он отмечал корабли с европейскими флагами и, возможно, усваивал кое-какие обрывки языка от яванских солдат. Загадочное слово, что мучило комментаторов стихотворения в прозе «Молитва», «Бау» – летняя трава, жужжащая и зловонная», – считается некоторыми исследователями транслитерацией слова малайского диалекта «вонь»: пожалуй, это было одним из первых слов, которые великий французский поэт выучил за время своего краткого пребывания в Батавии[605]. Если бы не «бау», это стихотворение из «Озарений» можно было бы с точностью датировать более ранним периодом.

На Самаранге первый батальон сел в поезд до Тунтанга, а оттуда двинулся через крестьянские хозяйства и деревни в Салатига, в местность с более приемлемым для европейца климатом, находящуюся на высоте 610 метров над уровнем моря.

Через день после прибытия (3 августа) один француз из батальона Рембо умер. Вскоре последовали и другие смерти. Началась серьезная военная подготовка. Глаза, привыкшие к монотонному виду океана, сосредоточенно всматривались в темную массу незнакомой растительности за пределами лагеря.

С иммигрантским населением из китайцев, арабов и европейцев Ява была своего рода тропическим перекрестком, где человек во фланелевом жилете и белых брюках, с обожженным солнцем лицом и видом «сдержанного вызова» может легко сойти за колониста, торговца или даже натуралиста-исследователя. Несомненно, в таком костюме человеку было безопаснее, чем в форме Нидерландской армии оранжево-синей расцветки. Дезертиров всегда преследовали, и иногда они заканчивали свою карьеру перед расстрельной командой.

15 августа рядовой Рембо не появился на церковной службе, возможно не в первый раз. На вечерней перекличке он по-прежнему отсутствовал. В результате поспешного обыска его места в казарме обнаружили пару фуражир-аксельбантов[606], эполеты, две фуражки военного образца, шинель, два свитера, две рубашки, три галстука, две пары синих брюк, одну пару трусов, полотенце и деревянный сундук. Оружия не было. Не было и самого Рембо[607]. Отряд был послан в погоню.

У Рембо было достаточно времени, чтобы быстро спуститься к железнодорожной станции Тунтанг, прежде чем его отсутствие заметили. Но если бы он попытался сесть на поезд, его бы мгновенно поймали. Самаранг, где человек может раствориться в кипящем котле национальностей, был всего в 40 километрах, но для дезертира любой очевидный маршрут до него был недоступен.

Из сообщения на основе разговоров с Рембо можно догадаться, что он провел около месяца в скитаниях по Яве, «поглощая новые ощущения». Это вполне правдоподобно, если «месяц» заменить на «пару недель». Муж Изабель Рембо Берришон тупо ставит под сомнение весь этот эпизод в своей книге 1897 года, заявляя, что Рем бо «был вынужден… укрыться в страшных девственных лесах, где у орангутанов он научился спасаться от тигров и змей»[608].

Пожалуй, и неудивительно, что Берришон наделил орангутанов такой высокой умственной активностью.

Поскольку на острове было интенсивно развито земледелие, пища, особенно фрукты, была более доступна, чем на дороге из Парижа в Шарлевиль. Кроме того, Рембо только что прошел почти тринадцатинедельный курс военной подготовки, специально адаптированной к яванским условиям.

Возможно, его путь к Самарангу пролегал через леса и холмы, или же, что логичнее, он направился на восток в порт Сарабайя. Но как только Рембо перешагнул административную сеть Нидерландской колониальной армии, он в тот же момент исчезает столь же бесследно, как и яванский орангутан.

Один из африканских друзей Рембо говорит, что он также утверждал, что видел Австралию. Он мог сделать это только в августе 1876 года. Путешествие из Сарабайи в Пальмерстон (Дарвин) заняло бы по меньшей мере пять дней. Это вписывается в известную хронологию, к тому же один из списков слов Рембо содержит термин «ягоды вагга-вагга»[609], которые, очевидно, встречаются только в Австралии, но никаких твердых доказательств этому найдено не было[610].

Среди европейских моряков, которые надеялись покинуть Самаранг тем летом, был шотландец, капитан Дж. Браун, владелец небольшого парусного судна водоизмещением 477 тонн под названием Wandering chief («Странствующий вождь»)[611].

После отплытия из Саут-Шилдс за шесть месяцев до этого у капитана Брауна настали трудные времена. Через десять недель после того, как корабль достиг Батавии, человек упал за борт, и его сочли утонувшим. В июле, пока «Странствующий вождь» брал груз сахара в Самаранге, повар и еще один член экипажа были уволены по «болезни».

Капитан Браун готовился к опасному путешествию домой. Ему предстояло обогнуть мыс, испытывая недостаток в команде, состоящей из двух офицеров, четырех матросов и четырнадцатилетнего юнги.

В августе удача ему, похоже, улыбнулась. Просеивая людей с сомнительной репутацией, которые слонялись у пристаней и отелей Самаранга, а также у более мелких портов на яванском побережье, он сумел найти три замены: датского кока Ханса Ханссена; матроса Джона Хингстона, который служил лейтенантом на «Кливленде»; и человека по имени Эдвин Холмс, который утверждал, что он бывший член экипажа Oseco («Осеко»).

Даты и подробности путешествия домой на «Странствующем вожде» так точно соответствуют собственному отчету Рембо, что это почти наверняка был корабль, на котором он отплыл с Явы. Но, как обнаружила Энид Старки, никакого Рембо не было ни в числе членов экипажа «Странствующего вождя», ни в Генеральном реестре судоходства и моряков.

Для Рембо было бы глупо наниматься на судно под собственным именем. Голландская военная полиция просматривала списки команд кораблей, отплывающих с Явы, особенно с французами на борту. Поскольку представляется маловероятным, что Рембо обладал необходимыми навыками, чтобы выдать себя за голландского кока, и поскольку лейтенант Хингстон действительно уволился с «Кливленда» 6 июля, именно Эдвин Холмс попадает под подозрение.