Корабль «Осеко» действительно потерпел крушение в Индийском океане тем летом, об этом было хорошо известно в Самаранге. Но сколько людей знают, что имя Эдвин Холмс никогда не появлялось ни в одном списке, отчете или договоре, касающемся «Осеко» или любого другого корабля? Таинственный мистер Холмс материализуется в спертом воздухе Самаранга только для того, чтобы исчезнуть четыре месяца спустя, когда «Странствующий вождь» достигнет Гавра.

К тому же известно, что, тогда как члены экипажа «Осеко» получали по восемьдесят семь франков в месяц, мистер Холмс получал только семьдесят пять – меньше, чем четырнадцатилетний юнга.

Способность Рембо завоевать симпатии людей на ответственных постах многократно подтверждается. Кем бы он ни был, Эдвин Холмс, очевидно, достиг личной не совсем законной договоренности с капитаном: когда новые члены экипажа были зарегистрированы в Самаранге 29 августа, за день до отплытия «Странствующего вождя», Холмс, бывший член команды «Осеко», был вписан как принятый в команду капитаном Брауном 11 июля, за три дня до того, как был оставлен «Осеко» и, наверное, что важнее, более чем за месяц до того, как рядовой Рембо был объявлен пропавшим без вести.

«Остров Св. Елены, 4 ноября…

30 сентября в точке с координатами 31 градус южной широты и 31 градус восточной долготы [ «Странствующий вождь»] столкнулся с очень тяжелыми погодными условиями, с высокими волнами, смывающими все подвижные предметы с палуб и бросающими судно на концы бимса, в таком положении оно оставалось на протяжении 30 часов с люками и нок-реями в воде; было предпринято все, чтобы его выправить, но, сочтя, что с шестью футами воды в трюме сделать этого не получится, пришлось срубить бизань-мачту, а также фок– и грот-брам-стеньги. Некоторое количество сахара было смыто из грузового отсека, вследствие того что вода опустилась ниже»[612].

К удовольствию Рембо, мыс Доброй Надежды оправдал свою репутацию. Мужчины со «Странствующего вождя», которые радостно богохульствовали в ясную погоду, упали на колени и молились. Все рассказы Рембо, даже «Озарения», основывались на реальности, и нет причин сомневаться в истории, что, когда корабль стал на якорь у острова Святой Елены (что подтверждается корабельным дневником), он пытался поплыть к берегу, чтобы увидеть одинокую скалу, на которой Наполеон прожил свои последние годы. «К счастью, за ним нырнул матрос и вытащил его обратно на борт»[613].

Ввиду повреждения судна и продолжительности плавания, вполне возможно, что Рембо впервые ступил в Африку на Атлантическом побережье в Дакаре (о чем он сам сообщил Делаэ)[614].

Через девяносто девять дней после отплытия из Самаранга 6 декабря 1876 года «Странствующий вождь» встал в доке Квинстауна на южном побережье Ирландии.

Заключительные этапы путешествия Рембо, скорее всего, проходили по такому маршруту: из Квинстауна до Корка на поезде; паромом в Ливерпуль, потом поездом в Лондон и через Ла-Манш в Дьеп[615]. Оттуда он направился в Париж, где и был замечен на площади Бастилии скульптором по имени Виссо, одетый «как английский матрос», – отсюда и прозвище, бывшее в ходу у сплетников, знакомых с Рембо: Rimbald le marin («Рембад-мореход»)[616].

9 декабря он вернулся домой бородатый, обветренный и слегка страдающий ревматизмом[617]. Следующие несколько недель он не подавал признаков активности, похоронив себя со своими дорожными образами в доме матери. До конца января даже Делаэ не знал о том, что Рембо в Шарлевиле. 28 января 1877 года он писал их общему другу Эрнесту Мийо: «Он вернулся… из маленького путешествия – почти пустякового: из Брюсселя в Корк через Яву; затем в Ливерпуль, Le Havre [sic], Париж и, как всегда, закончил… в Чарльзтауне. […] И это еще не конец. Кажется, мы будем свидетелями многих других приключений»[618].

Немногочисленные критики, огорченные зрелищем упавшего занавеса, уже перелопатили «Озарения» в поисках образов этих приключений – гипотетическую батавскую вонь «бау», эпизод из его цирковой жизни «Парад», возможное описание Стокгольма в «Жизнях». Но Рембо прекратил вести записи. Теперь его единственной аудиторией был Делаэ и случайные собеседники в кафе.

Если и можно датировать какое-либо произведение этим очень поздним периодом, то это может быть только «Распродажа», которая, похоже, была вдохновлена полосой рекламы в газете. Рембо, возможно, хотел сделать ее последним «Озарением». Отсюда можно было бы сделать впечатляюще неоднозначный вывод. Была ли эта финальная распродажа банкрота-ясновидца, или он собирался начать дело под новым именем?

«Продается анархия для народных масс; неистребимое удовольствие для лучших ценителей; ужасная смерть для верующих и влюбленных!

Продаются жилища и переселения, волшебные зрелища, спорт, идеальный комфорт, и шум, и движенье, и грядущее, которое они создают!

Продаются точные цифры и неслыханные взлеты гармоний. Находки и сроки ошеломительны: незамедлительное врученье!

Безумный и бесконечный порыв к незримым великолепьям, к непостижимым для чувств наслажденьям, – и его с ума сводящие тайны для любого порока, – и его устрашающее веселье и смех для толпы.

Продаются тела, голоса, неоспоримая роскошь – то, чего уж вовек продавать не будут. Продавцы далеки от конца распродажи! Путешественникам не надо отказываться от покупки!»

Декабрь 1876 года. Прошло уже почти два года с тех пор, как Рембо подавал признаки, что он все еще пишет стихи.

Вопрос «Почему он бросил писать?» уже неоднократно задавали, однако на него нельзя получить однозначный ответ, поскольку речь идет обо всей карьере Рембо, а не просто о гипотетическом моменте «литературщины».

Многие поэты переставали писать стихи между собраниями сочинений или даже, как Бодлер, между различными частями одного и того же стихотворения. Некоторые, такие как Поль Валери или Мэтью Арнольд, замолкали на многие годы. Посредственных поэтов, с другой стороны, зачастую просто не остановить.

Для Рембо поэзия всегда была средством достижения цели: завоевание уважения, вызов раздражения, изменение природы реальности. Каждое переопределение целей приводило к устареванию старых технологий. Проза Рембо демонстрирует не больше ностальгии по стиху, чем показ слайдов с математическими формулами после изобретения персонального компьютера.