такое? – гаркнул голос вне поля зрения. – Не оглядывайся; лежи смирно или истечешь кровью до смерти. Теперь отвечай на вопрос, не то я уничтожу тебя так же, как уничтожил твоих братцев.

– Они мне не братья, – процедил Измаил сквозь зубы.

– Тогда что ты есть? – спросил грохочущий голос из-за старого дуба с нацеленным в хребет Измаила «Марсом Фэрфакса».

– Я человек с одним глазом.

Это сошло за разумный ответ: именно им и казалось корчащееся создание.

– Я могу тебе помочь, если буду доверять, – произнес голос. – Не двигайся и положи руки перед лицом, чтобы я мог их видеть.

– А что есть ты? – скривился Измаил.

– Я Уильямс, – ответил наконец голос, – и я человек с четырьмя глазами.

* * *

Цунгали пил из глиняной миски, когда услышал выстрелы. Он думал, что только он сам смеет стрелять в лесу из оружия. Возможно, к погоне присоединились другие охотники? Звук был инородным – не похож на оружие, что Цунгали слышал раньше, – но дал четкое направление, и его преследование приобрело более определенную цель.

Вонючая бурая кровь все еще запекалась на руке, куда при смерти истекло существо, когда крис вошел ему под лопатку и нашел сердце – или мозг, или что движет этими желтыми демонами. Демон выслеживал его целыми днями; Цунгали позволял себе пить воду и выбрасывал еду, предпочитая собственные засушенные припасы. Затем обошел демона и убил со спины. Тот оказался из племени, о котором рассказывал дед, – из демонов, охотящихся на человеческое мясо. Любые сомнения быстро развеялись, когда он увидел, что существо носило на своем распухшем члене с яйцами: самодельную чашку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась человеческим черепом, со все еще цепляющимися кожей и ярко-рыжими волосами.

Цунгали собрал лозы и перехватил ими большие сужающиеся ноги погибшего демона, вздернув на деревья, чтобы показать невидимой своре, что в их жизнь пришел страх. При этом он заметил под мышкой существа мелкое движение. Остановил качание тела и пригляделся. Под каждой подмышкой пряталась деликатно сплетенная в шарик травинка. Она держалась на коже загнутыми шипами. В каждой травинке лежал человеческий глаз. Цунгали срезал маленькие клетки из их укрытия и изучил, по одной в руке. Тут он увидел – и выронил от шока: он повидал много дивных и ужасных зрелищ и его нелегко было удивить противоестественными явлениями, но это место порождало вещи пострашнее дьяволов прямиком из кошмаров.

Он нагнулся и пошарил в низком кустарнике, куда выпали сферы, нашел и оглядел вновь. Да, вот оно: в одном сильнее, но заметное в обоих. Зрачки двигались, расширялись и сужались, приглядываясь: глаза были живы. Эта магия находилась вне понимания Цунгали.

Ладонь промокла; он осмотрел ее и понял, что один глаз протекает. Убрав целый в самый глубокий мешочек на волшебном поясе, он взрезал травяную клетку на поврежденном и увидел, что в яблоко вошел один из шипов, глубоко его пронзив. Вытекла еще жидкость, и глаз начал терять свою форму.

Цунгали нашел плоский камень и смахнул сор. Положил шарик на поверхность и, удерживая пальцами левой руки, в правую взял острый как бритва нож, осторожно взрезал его, – остатки жидкости разлились по камню. Цунгали наклонился и увидел мелкие мускулы, по-прежнему фокусирующие хрусталик, и радужку, все еще пытающуюся перекрыть невыносимый свет. Их крохотная энергия была независимой, самовольной. Цунгали ощупывал внутренности голодным зрением; ему показалось, он видел, как дернулся обрубок оптического нерва, но не мог быть уверен. Жидкость и движение привлекли внимание других наблюдателей и призвали на камень голодное любопытство ручейка черных муравьев. Они без промедления продолжили препарирование, начатое Цунгали. Он смотрел, как глаз растерзали и унесли и как живые мускулы сокращались даже тогда, когда насекомые подняли их, словно великий трофей, и потащили по поблескивающей черной цепочке неистовых тел. Через несколько минут не осталось ничего – даже пятно одолели и выпили ноздреватый камень и пекущее солнце.

Цунгали бережно накрыл рукой затянутый кошелек; каким бы ни было происхождение находки, он знал, что теперь обладал драгоценнейшим трофеем.

* * *

– Таким я уродился, – ответил, поморщившись, Измаил.

Они сидели на высокой скале под солнцем. Сюда его перенес Уильямс – подальше от охотничьих угодий антропофагов. Они беседовали и расспрашивали друг друга, пока белый обрабатывал раны Измаила.

– Я пришел сюда из города.

– Зачем? – спросил Уильямс, не отрываясь от своих трудов.

– Я хотел сбежать от людей и узнать, не отсюда ли произошел.

– Что, от этих тварей внизу?

– Нет, не от них, от чего-то еще. Я не знаю, – ответил циклоп, уловив краем глаза мелкое движение.

– Сколько ты уже здесь? – спросил Уильямс.

Измаил заметил лук одновременно с тем, как тот заметил его. Лук снова шевельнулся. Мелкие мускульные регулировки в натянутой форме сдвинули его на теплых камнях. Измаил едва ли слышал повтор вопроса.

– Я спросил – сколько? – раздалось повторное бормотание откуда-то пониже левой коленки циклопа.

Должно быть, лук греется на солнце, или это боль и шок сплелись вместе и создали иллюзию.

– Отвечай! – потребовал раздосадованный Уильямс. – Сколько ты уже здесь?!

– Простите?! Что? – пролепетал Измаил.

Уильямс перешел на другую сторону распростертого циклопа.

– Я спрашиваю – сколько ты уже в Ворре?

– Не знаю. Шесть дней? Может, больше. Я потерял счет.

– Ты едва не потерял жизнь, – сказал Уильямс.

Циклоп промолчал, но приподнялся сев. Боль унималась, и он начинал доверять этому незнакомцу и его мешку с целебными травами.

– А сколько здесь вы? – спросил Измаил.

– Вот это непростой вопрос, – сказал Уильямс. – Может, неделю. Может, год. Может, намного дольше. Я плохо помню жизнь, которую вел до того, как вошел в это гиблое место. Но бывал здесь раньше; в этом я уверен. А впереди лежит только судьба.

Измаил начал видеть белого в новом свете.

– Говорят, что лес живет воспоминаниями, что он пожирает человеческую память, – сказал он.

– Неужели? – сказал Уильямс, подавая циклопу чашку подкрашенной воды.

– Да! – искренне ответил Измаил, не чувствуя иронии в вопросе собеседника.

Лук снова задрожал. Движение сместило его, и он скользнул по скале, как большая стрелка часов. Стук напугал циклопа, который резко оглянулся на него.

– Волнуется, – сказал владелец лука. – Она снова рвется в путь.

– Она? – нервно переспросил Измаил.

– Долгая история, – отвечал Уильямс, переложив лук под руку.

Измаил разглядывал длинную узкую форму и чувствовал излучение с бордово-черной поверхности. Робко коснулся ее самыми кончиками пальцев; лук был теплым и влажным.

– Не надо, – с резкой, выразительной тактичностью сказал Уильямс. – Ее касаюсь один я.

Рука Измаила отдернулась.

– Простите!

– Не за что прощать. Но ты должен понять: этот лук у меня