Я открыла глаза, представляя закрытую дверь библиотеки, и, хоть тело все еще пылало от жара, та невыносимая, сводящая с ума нужда, к счастью… приглушилась.

—Он…— я не могла подобрать слова.

Ксейден рассматривал меня так пристально, что я придвинулась к нему.

—Ты поразительная,— он покачал головой.— У меня не получалось неделями.

—Видимо, у меня хороший учитель.

То, что плескалось во мне теперь, было больше чем радость. Скорее, эйфорией, от которой я разулыбалась как дурочка. Наконец-то я не просто хороша, а просто-таки поразительна.

Его большие пальцы погладили мягкую кожу у меня под ушами, взгляд опустился к губам, стал горячим. Он понемногу, по паре дюймов, придвигал меня к себе, но вдруг отпустил и сделал шаг назад.

—Проклятье. Трогать тебя было не лучшей идеей.

—Просто ужасной,— согласилась я, но сама провела языком по нижней губе.

Он застонал — и у меня внутри все растаяло.

—А поцеловать тебя было бы вообще катастрофической ошибкой.

—Роковой.— Что сделать, чтобы снова услышать этот стон?

Расстояние между нами было хворостом, готовым вспыхнуть от первого намека на искру, а я — живым пламенем. Это все, от чего я должна бы бежать, и все же отвергнуть первобытное влечение было совершенно, абсолютно невозможно.

—Мы оба об этом пожалеем,— он покачал головой, но, когда он посмотрел на мои губы, в его глазах был не просто голод.

—Конечно,— прошептала я.

Но знание, что я об этом пожалею, не мешало этого хотеть — хотеть его. А о сожалениях голова будет болеть у будущей Вайолет.

—В топку это все.

Только что он был в стороне, а теперь его губы прижимались к моим, раскаленные и настойчивые.

Боги, да. Именно то, что нужно.

Я застыла между неподвижным камнем стены и жесткими линиями тела Ксейдена — и не променяла бы это ощущение ни на что другое. Одна мысль об этом уже должна бы отрезвить, но я только сильнее прижалась к нему.

Он провел рукой по моим волосам, взял за затылок, наклонил для глубокого поцелуя — и мои губы с готовностью раскрылись. Он принял приглашение, мастерски и дразняще играя своим языком с моим, и я вцепилась в его грудь, комкая ткань рубашки, чтобы притянуть сильнее, пока страсть жаром и холодом ползла по моей спине.

Он был на вкус как чурам и мята — как все, что мне нельзя было хотеть, но в чем я нуждалась,— и я целовала его в ответ изо всех сил, засосав его нижнюю губу и царапнув ее зубами.

—Вайоленс,— простонал он, и от звука этого прозвища на его губах меня охватил хищный голод.

Ближе. Он нужен мне еще ближе.

Словно читая мысли, он впился в меня сильнее, покоряя каждую черточку и изгиб губ с самозабвением, от которого мое тело пело. Ему это было нужно так же, как мне, и когда он опустил руки, чтобы подхватить меня под задницу, я обвила ноги вокруг его талии и держалась так, словно вся моя жизнь зависела от того, чтобы этот поцелуй не кончался. Никогда.

Камни стены впивались в спину, но мне было плевать. Я — наконец-то — запустила руки в его волосы, и они оказались такие мягкие, как я и представляла. Он целовал, пока не поглотил и не исследовал всю меня, и тогда он всосал мой язык, чтобы я сделала так же.

Это полнейшее безумие — но я не могла остановиться. Не могла насытиться. Я могла бы вечно жить в этом крошечном мгновении безумия, если его губы вечно будут у моих, если весь мир сузится до жара его тела и опытных движений его языка.

Его бедра давили на мои, и я вздыхала от этого восхитительного трения. Он прервал поцелуй, заскользил губами вниз по подбородку, шее — и я знала, что сделала бы все, лишь бы он остался со мной здесь и сейчас. Я хотела ощутить его губы везде.

Мы превратились в сплетение языков, странствующих губ и рук, а вокруг падал снег, и поцелуй поглощал меня так же, как только что поглощала сила, так всеохватно, что я чувствовала его каждой клеточкой тела. Между ног пульсировало желание, и я вздрогнула от простого знания, что буду рада всему, что он сделает. Я хотела его.

Только его. Здесь. Сейчас. Где угодно. Когда угодно.

Никогда я еще так не сходила с ума от простого поцелуя. Никогда не хотела кого-либо так, как его. Это было одновременно восхитительно и ужасающе, потому что в тот момент я поняла: он мог бы меня с легкостью уничтожить.

А я бы ему позволила.

Я целиком сдалась, слилась с ним, мое тело стало податливым, я теряла ту мысленную опору, которую он назвал заземлением. Перед моими закрытыми веками полыхнула вспышка света, за ней — раскат грома. Снежные грозы в здешних краях дело обычное, но, проклятье, как удачно она подчеркнула эти чувства — бешеные, неуправляемые.

Но тут Ксейден с резким вдохом прервал поцелуй. Нахмурился, лицо его дернулось, словно в панике, и он зажмурился.

Я все еще пыталась отдышаться, когда он резко отшатнулся от стены и снова поставил меня на землю. Убедившись, что я стою на ногах, отошел на несколько шагов, словно расстояние могло спасти ему жизнь.

—Тебе пора.— Его слова были отрывисты и противоречили огню в его глазах, рваному дыханию.

—Почему?— Без тепла его тела мне стало внезапно холодно.

—Потому что я не могу.— Он с силой провел обеими руками по волосам и заложил ладони за голову.— И я отказываюсь подчиняться желанию, если оно не принадлежит тебе. Поэтому ты должна подняться обратно. Сейчас же.

Я покачала головой:

—Но я хочу…

Всего.

—Этого хочешь не ты,— он закинул голову к небу.— В этом, сука, вся беда. А я не могу оставить тебя здесь одну, так что пожалей меня, уйди.

Между нами заледенело молчание, и я взяла себя в руки. Он сказал нет.

И самое паршивое — не холод рыцарского отказа. А то, что он прав. Это и началось потому, что я не могла отличить чувства Тэйрна от своих. Но теперь те чувства ушли, правильно? Моя дверь открыта нараспашку, а я не чувствую со стороны Тэйрна ничего.

Меня хватило на кивок, а затем я сбежала второй раз за сегодня, взметнулась по ступенькам как можно быстрее, обратно в цитадель. Мои щиты были опущены, но я не потрудилась задержаться и запереть мысленную дверь — ведь Тэйрн уже ко мне не рвался.

К верхней ступеньке здравый смысл взял верх. Ноги горели от усилий. Ксейден спас нас от страшной ошибки.

А я — нет.

Какого хрена со мной не так? И почему я была в секунде от того, чтобы сорвать с себя одежду, лишь бы стать еще ближе к тому, кто мне не нравится, даже хуже — кому я не могу доверять до конца?

Плестись в сторону своей спальни оказалось труднее, чем что бы то ни было в мире, ведь все, чего я хотела,— спуститься по этой дурацкой лестнице обратно.