Теорема 4

Две или более различные вещи различаются между собой или различием атрибутов субстанций или различием их модусов (состояний).

Доказательство. Все, что существует, существует или само в себе или в чем-либо другом (по акс. 1), т. е. вне ума (extra intellectum) нет ничего, кроме субстанций и их состояний (модусов) (по опр. 3 и 5). Следовательно, вне ума нет ничего, чем могли бы различаться между собой несколько вещей, кроме субстанций, или — что то же (по опр. 4) — их атрибутов и их модусов; что и требовалось доказать»[246].

Спиноза был убежден, что его доказательства обладают подлинно математической точностью и, таким образом, после них никаких сомнений в высказанных им философских максимах не остается. При этом он настаивал, что такую же математическую точность имеют и все его утверждения, касающиеся человеческой души. Или, если избегать этого теологического термина, внутреннего мира человека и одолевающих его страстей. Ведь если человек является частью природы как одного из проявлений Бога, то и в его деятельности должна прослеживаться та же неумолимая закономерность, что и во всей природе.

В связи с этим в предисловии к третьей части «Этики» он заявляет, что собирается «исследовать человеческие пороки и глупости геометрическим путем и… ввести строгие доказательства в область таких вещей, которые… провозглашают противоразумными, пустыми, нелепыми и ужасными»[247].

Увы, по мнению подавляющего большинства членов философского сообщества, такой математической точности у Спинозы не получилось. Еще Лейбниц, заставивший себя прочитать «Этику» от корки до корки, отмечал, что с точки зрения математики и логики его доказательства отнюдь не безупречны. Ну а Гарри Острин Вольфсон в своей фундаментальной «Философии Спинозы» с добродушной иронией замечает, что вместо «геометрического» доказательства у Спинозы получилось «схоластическое и раввинистическое».

Последнее замечание необычайно точно: тот, кто хоть немного знаком с основами иудаизма и азбукой каббалы, без труда замечает, как по всему тексту «Этики» то тут, то там торчат, с одной стороны, «уши» рационалиста Маймонида, а с другой — приверженцев еврейской мистики.

Первая часть «Этики», как уже говорилось, называется «О Боге», под которым Спиноза понимает «существо абсолютно бесконечное (ens absolute infinitum), т. е. субстанцию, состоящую из бесконечно многих атрибутов, из которых каждый выражает вечную и бесконечную сущность».

По существу, в этой части книги Спиноза лишь повторяет или развивает то свое представление о Боге, которое он уже высказывал в рассмотренных нами других работах — о вечности Бога, Его имманентности, а не трансцендентности; о Его единстве и единственности («Кроме Бога никакая субстанция не может ни существовать, ни быть представляема»), а также о Его всеобъемлющем вбирании в Себя всего сущего («Все, что только существует, существует в Боге, и без Бога ничто не может ни существовать, ни быть представляемо»), его абсолютной свободе и, одновременно, ограниченности этой свободы («Бог действует единственно по законам своей природы и без чьего-либо принуждения») и т. д.

В то же время Спиноза продолжает настаивать, что из бесконечного числа атрибутов Бога мы можем познать только два (мышление и протяженность), так что, если даже существует бесконечное количество неких иных миров, для человека они остаются непознаваемыми. Кроме того, Спиноза утверждает, что индивидуализировать Бога как некую Сверхличность и приписывать Ему такие качества, как воля или интеллект, все равно что попросить Сириус полаять исходя из того, что мы называем его Песьей звездой.

* * *

Во второй части «Этики» — «О природе и происхождении души» Спиноза в числе прочего отрицает как таковую свободу воли, настаивая на том, что каждое действие человека, каждое его желание на самом деле исходят не изнутри, не из «глубины души», а всегда порождено некой внешней причиной или целой цепочкой таких причин.

«В душе нет никакой абсолютной или свободной воли; но к тому или другому хотению душа определяется причиной, которая в свою очередь определена другой причиной, эта — третьей и так до бесконечности»[248] — так формулирует Спиноза это положение в теореме 48.

Юрий Перов отчасти прав, когда выражает сомнение в том, что «Этику» Спинозы и в самом деле можно считать книгой по этике.

«По своему первоначальному значению, — напоминает он, — этика — это практическая философия. Практическая философия в отличие от теоретической философии… вырабатывает предписания и рекомендации для поступков и действий людей. В центре ее внимания вопрос о добре (благе) и зле, о добродетелях и пороках, о средствах и путях обретения добродетели…

…Когда, исходя из подобных установок, человек обращается к «Этике» Спинозы, он обнаруживает, что ни по тематике, ни по содержанию она не оправдывает ожиданий. Вместо обсуждения философских проблем морали он находит метафизику и натурфилософию, теорию познания и психологию, но не этику»[249].

Но Аслан Гаджикурбанов не случайно назвал «Этику» Спинозы «метафизикой морали» — для Спинозы было важно выявить корни, порождающие силы человеческой морали, доказать, что она имеет рациональное происхождение в рамках представления о человеке как о части природы и Бога и что моральное совершенствование человека возможно лишь через его разум.

Бертран Рассел считал, если «концепция субстанции, на которую опирался Спиноза, есть концепция, которую ни наука, ни философия в наши дни принять не могут» (это весьма спорно — наоборот, в 2010-х годах данная концепция стала весьма актуальна, пусть и с поправками), то «когда мы переходим к этике Спинозы, мы чувствуем, или по крайней мере я чувствую, что кое-что, хотя и не все, можно принять, даже когда отвергнута ее метафизическая основа»[250].

Но Игорь Кауфман справедливо указывает: во-первых, одним из важнейших значений этого труда Спинозы является то, что он вернул этике должное место в системе человеческой ценности (так как после начала эпохи Возрождения она оказалась в тени сначала культуры, а затем науки), а во-вторых, этика у Спинозы неразрывно связана с метафизикой, и таким образом мир человеческих отношений является неотъемлемой частью общей картины мироздания.

«Декарт освобождает научную рациональность от всякого этического измерения. Уже в своем трактате «Государь» Макиавелли формулирует ясные и отчетливые правила для руководства политического разума. В своих правилах утверждения власти в рамках политико-экономической реальности Макиавелли не придерживается никаких морально-религиозных принципов. «Правила для руководства ума» Декарта призваны были обеспечить человеку власть над всем природным порядком вещей. Стилистика рассуждений Макиавелли и Декарта по сути дела одна и та же. Макиавелли говорит о власти в сфере человеческих отношений. Декарт пишет о том, как с помощью надлежащего метода человек может обрести власть над всем природносущим. Имея в своих руках mathesis universalis, Декарт готов заново конструировать природный порядок вещей, редуцированный к протяженности. В такого рода мире все этическое полностью устраняется. Вот в каком контексте Б. Спиноза создавал свой трактат «Этика». Он стремился выяснить новое этическое отношение человека к миру, который становился математически исчисляемым и механически конструируемым»[251], — пишет Кауфман.