Пришло время, и Леонид Владимирович начал производить переоценку этой личности: чего в «варваре двадцатого века» больше — хорошего или плохого? Делал эту переоценку для себя. И, видать, то, что он перестал называть Сталина «варваром», было результатом этой сложной переоценки, хотя результатом и промежуточным, неокончательным.

К разговору о Сталине Шебаршин с Полевановым возвращались много раз, часто тему Сталина перебивала тема другая, но это вовсе не означало, что на этом поставлена точка.

Хотя и говорят, что незаменимых людей нет, Шебаршин был незаменим — в обществе после его ухода словно бы пустота какая образовалась, дыра, и ничем пока эта пустота не заполнена. Шебаршин — это Шебаршин, второго такого человека на горизонте Полеванова не видно. Вполне возможно, что вряд ли он появится в ближайшее время.

А может быть, не появится и вообще. И от этого делается печально.

Как-то, сидя на даче, совершенно одинокий — Нина Васильевна была похоронена, сын находился за границей, у внука Сережи были свои дела, — понимая, что жизнь идет к закату, Шебаршин составил список людей, которых предала Москва… В самое разное время. А ведь эти люди были верны Советскому Союзу, а значит, были верны России. И из-за своей верности погибли.

Предательство было, конечно, грандиозным.

«Бела Кун, М. Н. Рой, австрийская компартия, Ван Минь в Китае, коммунисты в Курдистане, Азербайджане (они были повешены шахскими войсками), Ракоши, Хонеккер, Живков, Наджибулла, брошенный на растерзание Ярузельский».

Если Белу Куна и Ван Миня Шебаршин не знал, то Наджибуллу и Хонеккера знал хорошо, и не только их, потому ему делалось больно, когда он думал об этих людях.

«Опасно связывать свою судьбу с Москвой, — написал он. — Она не предает, она просто забывает своих друзей и союзников».

А разве это не одно и то же?

Показательна в этом смысле судьба Наджибуллы. Шебаршин познакомился с ним, когда Наджибулла был еще Наджибом, командовал в Афганистане госбезопасностью, и его знали под этим именем — Наджиб. Наджибуллой он стал позже, когда наши войска ушли из этой страны, под давлением «друзей» Наджиб был вынужден объявить Афганистан мусульманской страной и стать Наджибуллой.

Помню, где-то году в девяносто восьмом (в прошлом веке, в общем) мы выступали с Леонидом Владимировичем в Центральном доме работников искусств, в пресс-клубе, и разговор зашел об Афганистане.

Когда мы уходили из из этой страны, то оставили восемь десятков военных городков (примерно) — ухоженных, подлатанных, с аллеями, присыпанными песочком, в домах-модулях стояли ровнехонькие ряды кроватей, заправленных новеньким, только что со складов, постельным бельем.

Любо-дорого было посмотреть на эту картину.

В ту же пору было хорошо известно, что в Пакистане находится примерно столько же лагерей по подготовке душманов (душманов уже тогда либералы начали гордо называть моджахедами — «борцами за веру», хотя такие оголтелые борцы, способные только на зверства, подпитываемые хорошими американскими деньгами, могли лишь присниться в страшном сне, их и людьми-то нельзя было назвать)… В общем, лагеря душманов — это были те же самые военные городки.

Почему бы не провести операцию по ликвидации этих городков и превращении их в мирные жилые кварталы и в Пакистане, а? Как и в Афганистане? На паритетных началах.

Мы убираем военные городки, пакистанские власти — лагеря моджахедов. Варенников, который был в ту пору заместителем министра обороны и отвечал «за процесс», позвонил министру иностранных дел Шеварднадзе, рассказал об идее, которая возникла.

Шеварднадзе эта идея тоже понравилась, он выразил громкий «Одобрям-с» и сказал, что сейчас же будет звонить в Вашингтон государственному секретарю Бейкеру и внедрять эту идею в умы политического руководства Штатов.

Но на практике Шеварднадзе действовал по принципу «чем хуже — тем лучше», он даже к телефону не прикоснулся, чтобы позвонить в Вашингтон.

В результате мы ушли, сдав военные городки афганским властям, а лагеря душманов в Пакистане остались, в них не только продолжали резвиться и осваивать науки убийства талибы, эти лагеря стали основой «Аль-Каиды». Кстати, в переводе «Аль-Каида» — база, основа.

Плюс ко всему, американцы были против прекращения войны в Афганистане. На полную катушку в Штатах было раскручено военное производство, в Афганистан через Пакистан широким потоком шли «стингеры» — ракеты, от которых невозможно было увернуться ни самолету, ни вертолету, какие бы уловки пилоты ни применяли, шли ракеты «ред ай» — «красный глаз», шли медикаменты, оружие, амуниция, а это сотни тысяч рабочих мест, спокойствие внутри Америки.

Когда мы покинули Афганистан и Наджиб остался наедине с горящей страной, с врагами, то многие говорили: «Долго Наджиб не протянет, талибы его очень скоро сковырнут».

Не сковырнули. Более того, он начал объединять страну, уговаривать несговорчивые племена, обращать их в своих сторонников, и как талибы с членами новорожденной «Аль-Каиды» ни старались, ничего поделать с Наджибуллой не смогли.

Был Наджибулла человеком обаятельным, умным, умеющим убеждать.

По профессии он был врачом. Родился в бедной семье, отец сделал все, чтобы дать сыну образование.

Когда-то в детстве, мальчишкой, Наджиб шел с караваном на юг, и в пути караван сделал неожиданную двухчасовую остановку: у одной из женщин, находящихся в числе путников, начались родовые схватки.

Роды прошли благополучно, через некоторое время крик младенца услышали горы, в которых они сделали привал. Роженице дали еще полчаса отдохнуть, потом вместе с новорожденным мальчишкой усадили на верблюда, и караван двинулся дальше.

Впоследствии Наджибулла признавался в том, что ему было горько, обидно за ту женщину — почему с ней обращались, как с обычным животным, почему не обошлись по-людски, как это бывает, допустим, за границей?

Именно эта история стала толчковой в его биографии: он примкнул к революционерам. Окончил медицинский факультет за рубежом, стал врачом-акушером (хотя бытовало мнение, что не успел закончить — помешали подпольные революционные задания), параллельно с врачебной практикой выполнял партийные поручения.

Стал видным деятелем НДПА — Народно-демократической партии Афганистана. При Бабраке Кармале он был уже членом Политбюро ЦК, руководителем хадда — госбезопасности страны, а после ухода Кармаля возглавил страну.

Работая над повестями об Афганистане, я встречался с Наджибуллой, он производил впечатление человека очень сильного, доброго, знающего, чего он хочет в жизни. Лицо его почти все время украшала легкая, застенчивая, будто у ребенка, улыбка. Он умел очень убедительно, интересно говорить, был человеком крупным, плечистым, с большими ловкими руками, которые умели и ребенка во время родов принимать, и машину ремонтировать, и уверенно держать перо, когда надо было написать очередное выступление или статью — Наджибулла, кажется, умел все и очень надеялся на помощь своего северного соседа.