венки плыли, качаясь, о течения малые спотыкались, задевая за камешки, крутились и намокали, и ветки лозинок к ним приставали, и рыбки прыгали из глубины, играя пузырьками, и свечечки в них мерцали и гасли, и вовсе это не было похоже на дивное чудо пророчества всей судьбы девической её…

– Таня! Что там? Застрял, как будто! – всплеснув белыми руками, княжна подоткнула атласный подол лазоревого летника за красный шёлковый кушак, и ступила сама в речку, свой венок вызволять. Ворчливо подумав, что не по правде гадание получится всё равно, потому как нужно в одной рубахе быть, и власы чтобы не в косе, а так, рассыпаны, и уж точно пояса никакого… Быстро развязавши кушак, распустив ленту накосника, хоть чем-то поправивши непорядок, она немного утешилась.

За нею и все полезли уже смело, и плескались, кричали негромко, смеялись, а венки тем временем плыли и кружились… Огоньки мерцали по всей дали, темнело.

Озябнув и устав комаров отбивать, озлилась княжна, пожелала домой идти. Девушки достали еловые веточки и запалили огнивом, у мамки-старушки бывшем, дымком кровопийц отгоняя.

Дымки костров на том берегу дальнем манили неясно чем, и пахло волей, волей… Возгласы, песни, всплески в камыше доносились. Там тоже тешились молодые. Попросту, деревенские, видно… Бегают себе как хотят, простоволосые, босые, в исподних рубахах, и никто им не указ. Но не позволила княжна себе унизиться завистью к ночному их развлечению, грубоватому и откровенному, и решительно отряхнула мягкие стопы от песочка, вправляя их, влажные ещё, в маленькие атласные башмачки, отбросила тяжёлую, растрепавшуюся немного косу за плечо, и решительно поднялась звать всех своих домой.

– А Василий-то за тобой следил, сестрица.

Уже в тереме, вздохнув свободно и покойно, пока курились за наличниками можжевеловые венички, вся свежая и довольная, и не довольная в то же время, княжна Варвара присела, предоставив косу, упавшую до полу, к причёсыванию Татьяне.

– Князь Василий…

– Хватит с меня! Ты-то уж прекрати о князе Василии!!!

– Душенька, да я…

– Гребень подай другой! Набралось всякого в косу нынче, самой не справиться, помоги, Таня. И не говори мне об нём!

Татьяна умная была девица, не зря матушкою к дочке приставлена. Гребешок черепаховый с полки подобрав, нежно за волосы госпожи взялась, а приговаривать не прекратила. Но уж по-другому.

– Красавица ты у нас, Варвара Васильевна. Вот и зарятся на тебя все. А кто б не позарился!

– Все? – она обернулась, волосы распущенные придержав в кулаке.

– Все! – утвердительно заявила Татьяна, нежно вернув её головушку в прежнее положение, и осмотрев водопад волос, на пол возлегший…

– Таня! Мы ведь сегодня с тобой покумились. Душенька, скажи мне. Ты теперь мне всю правду говорить обязана! Правда ль, что за Василия Голицина меня выдают?! – извернувшись, она схватила округлое запястье «подруги понарошку» и заглянула ей в глаза.

– Голубушка моя, Варенька… Да я и так тебе ни разу не солгала, что ты.

– Не лукавь, Танька! Как есть, говори!

– Прочат за него, так и есть. А и хороший молодец, чего ж....

– Молчи!!! Молчи! Что я венок-то кидала, зачем! Пошто гадания эти, если за меня решили, за меня судьбу сотворили… – она уткнулась в подол, расшитый цветами и птицами. И зарыдала горько.

А сама думала, и правда, чего ж. Хороший молодец… Старшего брата друг верный. Ну что ж, что взрослым очень кажется… Двадцать третий год ему. Соблазнительные помыслы гнала, а под кафтаном его воображала неясно пугало всех девиц – горячий розоватый наглый ствол, блестящий влагою, увенчанный шлёпкою красной. Такой, как расписывали его сведущие девки, успевшие где-то подглядеть за мужиками, а больше – за братьями большими. И вовсе заливалась слезами и стыдом любознания… Мысли о замужестве уж не казались ей такими ужасными. Семнадцать скоро, не ровен час, и старухою назовут.

Может, и отдаться, право, чего ждать.

– Не спишь, боярышня? Водички тебе мятной принесла вот…

– Таня, сядь. А что значит, если венок утонет?

– Значит, приплыл, государыня наша. Замуж в этот год пойдёшь!

– Разве? А не смерть невесте разве?

– Ну что ты. Какая смерть невесте. Замуж пойдёшь, верное дело.

– Таня… Так выходит, последнее лето я гуляю? А каково там, у чужих, будет?

– Не печалься, полно! Всего-то на соседний двор переберёмся. И княгиня-матушка во всякий час утешить сможет. Завидный то удел, боярышня. Жених молод, хорош… Богат, и князь. Государь милостив к Голицыным, сказывают.

Кивала, соглашаясь, княжна. Разумному спокойствию доводов этих внимала, а из потаённой глубины просилось на язык кое-что иное. Но благоразумия княжне достало это иное при себе придержать.

Покуда не похоронена кукушка, можно поведать сердечной подружке своей всё. А у княжны и не случилось иной подружки, кроме Тани. И, кумясь с нею и крестиками меняясь, играя больше, чем взаправду, всё же пожалела княжна, что некому ей по-настоящему открыться. Таня хорошая, да не ровня всё ж, и дружба с нею выходит как бы притворная, что ли. Сестрицы-Захарьины были, и наезжали во множестве. Спесивые и пугливые всё больше, вовсе они Варе не нравились. Глупые казались, чванились всё кружевом, не их руками вышитым, да женихами, не ими любленными. Злы да завистливы были уж заведомо, за всю жизнь свою, как будто. Как все, одного хотели – чтоб батюшки да матушки их под такое крыло пристроили, чтоб вовек горя не видать, и краше самой царицы одеваться… Дуры. Ну дуры же! Любка одна посметливей всех, кажется, но с нею всего раз и виделись, мелком, в церкви.

Хотя, сказать по правде, кто ж этого себе не хочет?

– "Не пойду я замуж за красивого. Красота от времени теряется. А пойду я замуж за храброго! За того, что всегда защитник мне!" – тихонько пропела княжна, лукавя разумом против сердца, совсем другие песни заводящего. А я любви хочу, Таня!– сказала бы сейчас, тайну свою чудесную выпустила бы, точно соловей – песню. – Я его увидела… Юный он, точно девушка на вид нежный, но… Сильный он такой, сверкает клинком булатным гибким! Приезжал тут к батюшке, от Государя самого, а я видела сверху… А во храме вчера, рядом с Государем он шёл. Не можно человеку таким прекрасным быть! Мельком, издали видала, а такой силою всё к нему взволновалось, дышать не стало сил… Вот такой я себе любови желаю! Мечты всё это, пройдут, да теперь – мои они, потаённые, страшные и жгучие, мои!

– А что, Танька, и впрямь Басманова воеводы сын – демон? Слыхала я, как вы-то об нём рассуждали, проказницы.

– Да правда твоя, госпожа, болтаем, бывает. Да пустое это дело! Царёв он слуга, Варвара Васильевна. Нам тут об нём не след и думать! Так, подивиться, разве, точно на звезду в небе.

– И ты дивишься, стало быть? – княжна вспыхнула, нежданно не справившись с собою,