У Фреда III все это вызывало резкое неприятие, и он не скрывал своего отношения, постоянно заявляя, что все эти начинания, а особенно личная роль в них Малыша, которую тот всемерно подчеркивал, кажутся ему потенциально опасными.

Малыш, спокойно уверенный и в самом себе, и в своих способностях, — этой уверенности немало способствовал тот мягкий климат, который вообще воцарился в то время на Уолл-стрит, — возражал отцу, что тот ничего не понимает, что теперь наступило время, когда все решает личность, и что Фреду стоило бы брать пример с Брюса Вассерштейна, Питера Коэна, Денниса Левина. «Их имена постоянно у всех на слуху, все знают, что это динамичные и преуспевающие люди, вот клиенты к ним и ломятся». Фред отвечал, что все это опасно; да, сегодня эти имена притягивают к себе клиентов, но когда клиенты к ним приходят, их бросают на произвол судьбы, ими никто не занимается; правильная система поведения банка — та, что была принята когда-то у Голдмана, где человека изучали десять лет, прежде чем взять его хотя бы в партнеры.

— Времена изменились, папа, — возражал ему Малыш.

Положение, которое сложилось в «Прэгерсе» с партнерами, действительно несколько беспокоило Малыша. Со старшими партнерами все обстояло благополучно: Пит Хоффман, Крис Хилл, Майк Стивенс и еще семеро — все это были люди крепкие, как скала, опытные, сильные, способные, готовые поддерживать его до конца. Но Малыш с внутренним огорчением сознавал, что на протяжении последнего года допустил в банк в качестве младших партнеров людей несколько менее крепких, далеко не как скала, и менее способных; особенно это относилось к Чаку Дрю, обаятельному дружку Джереми Фостера, которого взяли с самых нижних этажей служебной иерархии банка «Чейз» и ввели в члены правления главным образом для того, чтобы польстить Джереми, а вовсе не из соображений того, какое благо принесет он «Прэгерсу»; и к Генри Кирсу, хваткому, общительному, честолюбивому, который неплохо показал себя — но не более того — в быстро разраставшемся отделе банка, что занимался вопросами слияний и новых приобретений. Генри нередко выступал в роли главного толкача на заседаниях правления и явно стремился создать себе в банке репутацию звезды первой величины; именно такого типа люди и вызывали у Фреда наибольшие подозрения. По-настоящему опасным в двух последних назначениях было, как хорошо понимал Малыш, то, что они лишали его возможности противостоять на заседаниях правления допуску в банк тех, кого он не хотел бы здесь видеть. Между тем Пит Хоффман исподволь подготавливал местечко для своего сына Гейба, одаренного, привыкшего вкалывать и жутко честолюбивого, который сейчас работал в банке первым вице-президентом. Все это беспокоило Малыша, но не тревожило его по-настоящему: в жизни было слишком много удовольствий.

Новые отношения с Энджи складывались очень непросто. Ее собственное дело было в Лондоне, а потому и сама она должна была тоже находиться там. Она не играет в бизнес, объяснила она Малышу, а занимается им серьезно, в дело вложены большие деньги, и она не может взять и все бросить. Малыш это прекрасно понимал.

В тот, самый первый раз она провела в Нью-Йорке две недели, подыскивая — по большей части безуспешно, по ее словам, — недвижимость для одного из своих клиентов, а потом вернулась в Лондон. Малыш скучал по ней так, что это было почти невыносимо. Эта разлука оказалась для него такой же — если не более — болезненной, как их расставание десять лет тому назад. Но тогда он проявил решимость, просто выбросил Энджи из головы и намеренно не обращал внимания на душевные муки; теперь же, снова влюбившись в нее, он едва владел собой.

Он слетал в Лондон и пробыл там двое суток; остановился он в «Савое», и все это время они провели вместе, не покидая гостиничного номера, а по большей части и постели. Раз или два Малыш предупреждал гостиничного оператора, чтобы на все звонки говорили, что его сейчас нет в номере — дабы создать у своих секретарей и у Мэри Роуз, если они будут звонить ему, впечатление, будто он действительно занимается тут делами, а не сидит безвыходно в гостинице. На самом же деле единственный выход, какой они совершили, ограничился коротким посещением «Хэрродса», чтобы купить подарки детям; все остальное время он провел в ненасытных объятиях Энджи. Когда он уезжал, она плакала и обещала приехать в Нью-Йорк, как только сможет, но не раньше чем через месяц, потому что сейчас, как она объяснила, она готовит несколько сделок, заниматься которыми, кроме нее, некому.

— Неужели ты не можешь взять помощницу? — мрачно спросил Малыш, проглатывая тройное виски (они сидели в зале для высокопоставленных лиц аэропорта Хитроу); нет, ответила она, нет, это совершенно невозможно, это ей абсолютно не по средствам, а потом, разве сам Малыш смог бы оставить «Прэгерс» в руках Пита Хоффмана или Криса Хилла больше чем на несколько дней? Малыш заявил, что безусловно смог бы, что он очень часто именно так и делает, когда уезжает по делам или в отпуск, и что вообще такое сравнение в данном случае неправомерно. У Энджи небольшое дело, с которым справляется одна-единственная женщина, а не банк с многомиллиардными капиталами.

— Должна тебе сказать, — проговорила Энджи, и в ее зеленых глазах зажегся опасный огонек, — что пропорционально числу сотрудников я и моя компания стоим гораздо больше, чем ты и твой банк.

— Возможно, — поспешил согласиться Малыш. Он вдруг понял, что понятия не имеет, как надо обращаться с самостоятельными и властными женщинами.

В конце концов они достигли компромисса, который мог бы показаться абсолютно неприемлемым, если бы только не устраивал их обоих и не давал им возможности чувствовать себя счастливыми. По крайней мере один раз в месяц Энджи прилетала в Нью-Йорк, и по крайней мере один раз в месяц Малыш отправлялся в Лондон (а иногда в Париж или в Цюрих, чтобы не возбуждать подозрений со стороны Мэри Роуз). Большую помощь в этом им оказал «Конкорд», сокративший время перелетов на четыре часа; Энджи особенно нравилось то, что она может вылететь из Хитроу в восемь утра и прилететь в Нью-Йорк, в аэропорт Джона Кеннеди, в то же самое время или даже чуть-чуть пораньше. Как-то раз она прилетела только для того, чтобы пообедать с Малышом — просто ей так захотелось, и все, — и в тот же день возвратилась назад; ей не терпелось похвастать Малышу, как она купила целую улицу красивых георгианских коттеджей в Кембервилле, обойдя при этом две крупные фирмы невероятно простым способом: она привлекла на свою сторону жильцов, оплатив им расходы по переезду; и она решила, что обед с Малышом в «Лютесе» позволит достойным образом отметить эту удачу. Энджи заявила, что даже не ляжет с ним в тот день в постель: поездка запомнится как более экстравагантная, если целью ее был всего лишь ланч; отчаяние Малыша было во многом смягчено необычайностью и прелестью ее жеста. Спустя некоторое время Энджи, приезжая в Нью-Йорк, опять стала селиться в старой своей квартире в Гринвич-Виллидж; Малыш за все годы так и не нашел в себе сил продать эту квартиру, по его поручению агент сдавал ее на непродолжительные сроки, и потому теперь ее удалось быстро освободить. Квартира была на редкость хороша, с просторными и светлыми комнатами, с высокими потолками, располагалась она практически рядом с Винсент-сквер, и Энджи, поначалу немного поспорив, согласилась, что гораздо разумнее жить здесь, чем платить сумасшедшие деньги за гостиницу. А кроме того, подчеркнул Малыш, в Гринвич-Виллидж у них гораздо меньше шансов оказаться кем-нибудь узнанными, чем в районе гостиницы «Пьер».