Истинные мученики благодарили Творца за ниспосланное имСТРАДАНИЕ, полное бесконечного смысла, животворившее личность, озарявшее тьмусуществования и сотрясаешее их души чувством неземного счастья. Страдание былодля них страстным признанием и доказательством любви и до-верия разума к Душе.И страдание то исторгало из нее счастливые слезы и ответную страсть полногоразделения страданий в нелегком пути этой жизни. Нисколько не возвышая себя надморем людских страданий, мученики возносили и возносят молитвы благодаренияТворцу, и Творец ответствует им, даруя каждый миг слитые воедино радость вболи, боль в радости, соитие в разлуке, разлуку в соитии, в преходящемнетленное, в нетленном преходящее, и, следоеательно, чувство полноты ибесконечности бытия в Вере, Надежде и Любви.

Так приблизительно сказал тебе князь и добавил беззлобно,поскольку мысль о страдании сама собой сняла мстительное желание умапрезрительно поехидствовать над существом заблудшим и несчастным:

– Вы, товарищ, перепутали понимание со страданием.Поэтому, в отличие от мучеников, вы не благодарите Боаг за понимание, анаоборот, строчите письма генсеку Сталину с просьбой разобраться впроисходящем. Противоречите себе, батенька. Вы трагикомичны, в лучшем случае, впопытке изобразить из себя мученика, и я понимаю ее как зависть к образуистинного страдания, которого не видать вам, как своих ушей при обращении кДьяволу. Он хохочет над вами. Хохочет и плюет! – Ты сам тогда засмеялся,Понятьев, а князь продолжал: – Эпизод дела, в котором мы все участвуем, то естьвоплощаем инсинуацию в реальность с помощью важнейшего из искусств, за что еготак обожал невежесвенный в культурном отношении господин Ульянов, лишний разговорит мне о том, что не существует ситуации, когда Бог может потребовать отчеловека принесения в жертву совести. Не может, ибо совесть дана Им человекудля сопротивления Души всем искушениям дьявольских сил и лукавств Разума, всемих попыткам оторвать Душу от реальности, какой бы абсурдной и трагической онани казалась. Не требует Бог от человека принесения в жертву совести. Если жеприносится такая жертва, то она освящена неправильно истолкованным и невернообращенным чувством долга и радостно принимает ее Сатана, как крупный вклад встроительство мертвого храма человека нового типа, безличностного раба ипомощника в сеоем грандиозном, жалком, богоборческом, жизнеразрушительномпроекте.

Я подмигнул князю в знак того, что он может смело продолжатьсвою мысль.

– Для чего вы так достоверно и вдохновенно, граждане,вживаетесь в образы вредителей, троцкистов, агентов гермаской, испанской,японской разведок и убийц Ильича, прости меня, Господи, за эту роль, зачем?Зачем быть вам не самими собой?

– Мы хотим вместе с гражданином следователем доказатьнашу невиновность Сталину, исходя из абсурдного, – ответил то ли Лацис, толи Гуревич, то ли Ахмедов, а ты, Понятьев, молчал.

– Причем тут ваша невиновность, когда вы сами пожинаетето, что посеяли, взрастили и выхолили, коллективизировав в партии и в делеразрушения морали и права собственную Совесть? – вскричал князь,раздваиваясь в моих глазах, резко жестикулируя и фиглярничая, как и положеноактеру, не вышедшему из роли. – Почему вы думаете, что Сталин так иповерит, что вы воспроизводили не действительно случившееся, а то, чего с ваминеобходимо и принципиально быть не могло ни-ког-да, потому что этого никогда немогло быть? Почему вы думаете, что ваше доказательство всесильно, так как оноверно? Вы же потеряли совесть, вы же заложили ее, а люди, потерявшие совесть,способны буквально на все, от братоубийства до диверсии против моего здоровья !Объективное отсутствие в вас совести и полная безличность – причина того, чтолюди, ломающие поначалу при известии о ваших арестах головы, затем очень быстросоглашаются с мыслью о вас, как о маскировавшихся врагах. Люди бессознательночувствуют вашу способность пойти буквально на все, а Сталину это свойствокоммунистов, распявших мораль, известно лучше, чем кому-либо, и во многомименно поэтому совершенно абсурдные, архиабсурдные факты вдохновленного имтеррора окружает атмосфера доверия. Потеряв совесть, вы потеряли чувствореальности. Вы делали с другими все, что хотели. Теперь другие делают с вамивсе, что хотят, но вы хотите, в мучительной попытке логически объяснитьпроисходящее, подменить страдание пониманием и даже сверхпониманием, то есть,отнести непонятное к мертвой категории исторической необходимости, где размытыи стерты цели и средства, причины и следствия, реальность и извращение, жизнь исмерть.

– Мы, коммунисты, веруем в историческую необходимость и– точка! Иной дороги и веры у нас нет. Если мы сегодня отпали под ее каток, тозавтра под него попадут другие. Попадут и помучаются почище нас, поскрежещутзубами, вылижут собственную желчь, похаркают кровью и проклянут врагов своих исвоего класса! – это ты сказал, Понятьев, и добавил: – С нами вера,надежда и ненависть!

Вдруг, схватившись руками за лысину, под которой уложеныбыли гримером темнорусые кудри, князь зашатался в немой муке, застонал и,плача, завопил:

– Боже мой!.. Боже мой! Это – ужасно!.. Это – ужасноБоже мой! Спаси меня от их смрада и скверны!

– Кончай перекур! – крикнул я. Зрелище извращенцеви плачущего «Ильича» было невыносимо. Мимо нас шел отряд пионеров в белыхрубашках с красными галстуками. Ребятишки самозабвенно пели, не воспринимая,конечно, адской гармонии и зверского смысла текста песни:

Смело мы в бой пойдем За власть советов И как один умрем Вборьбе за это!

Князь, отшатнувшись, смотрел на них высохшими, вытаращеннымиглазами, ты, Понятьев, глотал слезы, остальные тряслись от беззвучных рыданий,а ребятишки салютовали Ильичу, сидевшему на бревне в черном с бархатнымворотничком пальто и кепчонке, и, кончив петь, проскандировали: «Ленин жил! Ленинжив! Ленин будет жить!» Потом снова запели:

И как один умрем в борьбе за это!

– Кончай перекур! – еще раз сказал я.

– Подождите, товагищ… Газгешите дослушатьне-че-ло-вечес-ку-ю музыку! – взмолился князь, юродотвуя.

– Кончай, говорю! – заорал я, чуть не врезав емупо шее.

Вижу. Вижу, что не терпится вам, Василий Васильевич. Гонитевы время, как ветер гонит воду рек, но течь они не перестают от этого быстрей,а я гоню время вспять, и его не становится больше. Терпеть нам немногоосталось… Я, кстати, не спешу выговориться. Последнее слово придет само собой,и его не спутаешь с предпоследним. . . Вот капустка квашеная прилетела. Столсейчас накроют. Вы позволим себе кое-чем сегодня полакомиться. Позволим. Яугощаю.

Сейчас же я хочу искупаться. Необыкновенно аппетитно делатьчто-либо в последний раз и не суетиться при этом, не жадничать, не воображать,что отпущенного может вдруг стать больше. Не помочусь же я в конце концовдесять раз вместо одного-двух, ну, в крайнем случае, пяти, и то при условии,что мы набухаемся от пуза «Балтийского» пива! Верно? Как не выпью литр«Смирновской»… Впрочем, пить я не собираюсь. Нельзя… туда являться под балдой.Нельзя... Это я решил твердо. Твердо… Идемте купаться. Папашка уже там…