— Послушай-ка, любезный, а твои-то сыновья где?

— Умерли оба во младенчестве... Одни дочери остались, — вздохнул тяжело и перекрестился староста, но тут же и похвалился: — Всех трёх за хороших людей выдал. Две в городе живут, как барыни образованные...

Крыл староста «совдепы» последними словами и винился тоном за односельчан, но глазки его рачьи, как ни прятались, произвели на Врангеля скверное впечатление: какие-то стали по-воровски хитроватые. Не сочувствует ли, толстодом гнусавый, в душе «товарищам»?..

Но испортил настроение всё-таки не староста, а Казанович. Из сводки его штаба, доставленной с телеграфа станции Кугуты уже перед полуночью, выяснилось: 1-я дивизия встретила упорное сопротивление, села Спицевское не взяла и отстала на три с лишним десятка вёрст.

Врангель впился в карту: село — десятью вёрстами южнее железной дороги, на высотах правого берега Грачёвки... Какого тогда чёрта было отпускать линейцев?! А ведь перед фронтом Казановича, ежели верить разведке, — не стойкие части Таманской армии, а «колонны» какие-то, собранные из полуразложившихся пехотных полков и отрядов. Как ни крути, «первопоходник» и «несравненный таран» — тот ещё вояка...

Победные донесения Топоркова и Улагая — о взятии сел и захвате сотен пленных, десятка пулемётов и даже одного орудия, — приправленные торжествующей улыбкой Гаркуши, прежней радости не вернули: такое сильно выдвинутое положение может соблазнить «товарищей» нанести контрудар. И точно в неприкрытый правый фланг его корпуса. Даже в тыл! И тогда весь его успех — псу под хвост... Но есть ли у них ещё силы после стольких поражений? Огнеприпасы, по видимости, есть...

Решив, что утро вечера мудреней, кинул измятую сводку поверх карты и пожелал Соколовскому спокойной ночи.

Дверь в свою комнату — лампа, хотя и пригашенная, ещё светила — открывал осторожно и затаив дыхание...

Долгая ноябрьская ночь обессилила ветер...

— Тревога, ваше превосходительство! — Ни в полный голос Гаркуша звать не осмелился, ни кулаку волю не дал. — Красные!

Проворно скинув ноги с застонавшей кровати, Врангель босиком прошлёпал по холодному деревянному полу к двери. Едва приоткрыл, в узкий проем вместо вихрастой головы просунулась рукоятью вперёд шашка.

— Посты палили! На юге чи на... — Адъютанта перебила вспышка стрельбы. — Не, точно на юге. Позавтракать не дадут, сволочи!

Совсем близкая, прислушался Врангель. И где-то, вернее, на юго-восточной окраине, куда подходит дорога от станции Кугуты... Остатки сладкого сна как рукой сняло.

— Седлать коней!

— Та вже седлают.

Стрельба зачастила.

Мягко захватив длинными костистыми пальцами выглянувшее из-под ватного одеяла округлое плечо, обтянутое цветастой фланелью ночной рубашки, встряхнул слегка.

— Олесинька, поднимайся!

Дрогнули припухшие губы, ровное и едва слышное дыхание сбилось, затяжной вздох перешёл в лёгкий стон — и она вскинулась разом, отбрасывая одеяло и ловя мужа затуманенным взором.

— Что, Петруша?!

— Большевики!

К отполовиненному рукомойнику не притронулся — оставил потеплевшую за ночь воду жене. Рывком протаскивая ремень сквозь пряжку, шагнул в гостиную. Соколовский, ещё без френча и без пробора, набивает документами чемодан. Второй стоит уже застёгнутый.

— Село атаковано противником. Полагаю, подошедшим со стороны Спицевского. Численность не известна...

Паники в голосе начальника штаба, хрипловатом спросонья, не уловил.

— Приведём в известность, куда деваться...

Толкнув дверь заднего крыльца, выбежал во двор.

Конвойцы и ординарцы — три десятка всего — затягивают подпруги... Одеться мало кто успел. Утро ясное. Ветер будто бы ослаб. А холодина ужасная, чёрт её дери! Лязгнул засов — Гаркуша, уже в своём белом кожухе и при шашке, отворяет тяжёлые ворота... «Руссо-Балт» — без признаков жизни, а шофёра с помощником и след простыл. Тряпки промасленные!

— Василий! Шофёр где?

— Самому смерть как охота узнать! Виноват...

Заскочил на кухню — пустая и холодная. Угольная печь не растоплена, на конфорке — широкая алюминиевая кастрюля, полная чистой воды. Двумя пригоршнями и лицо освежил, и смочил пересохшее горло.

У двери в комнату замер на миг — не открывая, выкрикнул:

— Олеся! Умоляю, скорее...

Сорвав с крючка шинель, вылетел на переднее крыльцо.

Нервно топчут смёрзшийся снег, раздувают ноздри и дёргают головами, норовя вырвать поводья из крепкой гаркушиной руки, два коня: молодой вороной рысак русской породы, новый какой-то, и его кабардинец. Третий — светло-серый донской жеребец, тоже новый — стоит смирно, лишь покосился на торопливый топот его галош по крыльцу. Прямо красавец, крупнее и выше кабардинца, с густой длинной гривой... И даже под кавалерийским седлом!

— Что за конь?

— Полковника Мурзаева для вас гостинец. — Гаркуша прицокнул языком одобрительно. — У красных отбитый... С ординарцами прислал.

— Послушный?

— Як деревянный на плацу.

— Сам опробовал?

— А як же!

— Козла даст или закинется — башку оторву.

— Ну дак шо? — осклабился Гаркуша. — И понужней абы-шо имеется...

— Тоже оторву.

— Старосте наперёд оторвите! — Озорства в зычном голосе и зелёных глазах адъютанта сразу поубавилось. — Шо б мне всю жисть с ладони йисты, коли не мужики тутешние красных наслали...

Не вставляя ногу в стремя, Врангель запрыгнул в седло. Дончак остался недвижим. Отличный конь! А толстодома гнусавого, и верно, не видать. Ну и растяпа же ты, Петруша! Ничего не придумал глупее, как свернуть Мурзаева на Донскую Балку... 1-й Линейный — дороже любого жеребца был бы теперь гостинец. И вышло, как папа говаривал: «Не чёрт толкал — своей головой попал!» Ах ты...

Ругательство проглотил: на крыльцо выбежала запыхавшаяся жена. Волосы не прибраны, никак не попадёт в рукав шубки чёрного каракуля, пушистым белым хвостом развевается зажатая в кулачке старая шаль... В побледневшем лице и распахнутых серо-голубых глазах — сосредоточенность, но никакого страха и никаких упрёков.

Гаркуша несмело протянул руку — поддержать, коли что, генеральшу под локоть. С другого бока кинулся находчивый Оболенский... Но Врангель справился сам: передав поводья адъютанту, подхватил жену под мышки, поднял рывком и мягко усадил перед собой боком...

...Около полуночи конный разъезд из 1-й Кубанской революционной дивизии Демуса, высланный в разведку к станции Кугуты, приметил одиночного всадника. Скакал тот навстречу через скошенные поля не разбирая дороги, словно в одурении. Еле остановили... Не отдышавшись, крестьянский парнишка выпалил: в их селе Кугуты, оно же Константиновское, заночевал целый генерал, а при нём офицерье и богатые обозы, но никакого войска...