ступнями, пальцы которых изгибались и разгибались на ковре. Её песочно-каштановые волосы каскадом ниспадали на красивые плечи, голова покоилась на предплечье, обнажая соблазнительную шею. Шея, с которой он питался и насиловал. Тело, которое он узнал почти до каждой частички. Тело, от одного прикосновения которого по его телу пробегала волна возбуждения. Тело, с которым он был чересчур близок к тому, чтобы сотворить столько злодеяний, — мысли, которые теперь вызывали у него отвращение.

Потому что, какой бы жесткой она ни была, отчаянно решительной, раздражающе упрямой, её уязвимость перевешивала всё это. Уязвимость, которая никогда ещё не была столь очевидной. Уязвимость, которую он больше не мог отрицать, завораживала его с того момента, как он прижал её к стене в коридоре и уставился в эти кофейно-молочные глаза. Глаза, которые даже тогда предупреждали его, что она собирается сломать его и что она собирается всё изменить — что она собирается сделать всё по-другому.

И он подавлял это и боролся с этим, потому что этого требовал его план. Его план не мог привести к тому, что он попадётся на удочку своей цели. Его план не мог заставить его смягчиться ни на мгновение. И он осквернит её, поиграет с ней и уничтожит, чтобы доказать это.

И он собирался добиться успеха. Он собирался добиться успеха даже после того, как она спасла ему жизнь в том подвале. Даже после того, как она доверилась ему настолько, что сняла оковы. Даже когда она добровольно отдалась ему для двойного кормления.

До тех пор всё шло так гладко. Даже её побег позволил ему проникнуть в неё глубже. Даже в её отчаянии он видел, как она смотрела на него, когда он ухаживал за её ногой. Она не привыкла, чтобы о ней заботились. Она не привыкла к тому, что кто-то другой собирал всё по кусочкам за неё. И когда она прижалась к нему в первый раз, он понял, что она не привыкла, чтобы её утешали.

И он справился с этим — с чувством вины, с обманом. Он справился со своими чувствами. Он принял их.

До этого ключевого момента. В тот момент она посмотрела ему в глаза и увидела его. Настоящего его. Смотрела на него с теплотой, пониманием и любовью. В тот момент она открыла своё сердце и разбила его. Пока она не поцеловала его без преград и без сдерживания. Пока, впервые за четырнадцать лет, он не установил связь и не почувствовал проблеск удовлетворения. Удовлетворение от познания её. Настоящей Кейтлин. Он всё ещё испытывал удовлетворение, наблюдая, как она лежит перед его камином, как будто она всегда была частью его жизни и всегда будет такой.

И он понял, что солгал, когда сказал, что его пугает только одна вещь. Ничто не сравнится с этим: мысль о том, чтобы быть без неё.

Он почувствовал это, как только её рука сомкнулась на его груди, чтобы вынужденно прочитать его мысли. Явная паника, которую он испытал, была вызвана не тем, что его план провалится, а тем, что через несколько секунд она бы исчезла.

Погибла от его руки.

Прошло всего три дня с ней. Три дня близости с ней, и она разрушила стены, открыв те части его, которые он считал потерянными навсегда.

И когда она посмотрела ему в глаза и спросила, ненавидит ли он её, с таким же успехом она могла попросить его любить её.

Но любить её было не самым трудным. Проблема заключалась в том, что он пожертвовал своей любовью к Аране, чтобы иметь возможность любить её.

Проблема, которая приковала его к тьме, ставшей частью его самого. Тьма, которая была слишком переплетена с ним, чтобы он не был разорван в клочья после её освобождения.

Он подложил им под головы подушки и лёг позади неё. В полубессознательном состоянии она прислонилась к нему спиной, положив голову на подушку рядом с его головой. Когда он переплёл свои пальцы с её, она томно заиграла с его пальцами, проводя большим пальцем по каждому короткому ногтю по очереди, прежде чем погладила костяшки его пальцев.

Он мог бы убить потрошителя душ, как только тот появится. Вонзить кинжал глубоко в его позвоночник и вернуть Кейтлин её душу. Держать её тут. Её никогда не найдут. Они могли бы прожить следующие несколько дней, даже недель, запертые в его убежище, пока он придумывает другой способ привлечь виновных.

И тогда, когда он добьётся успеха, она будет презирать его. Она будет разорвана на части ещё больше.

У него не было выбора.

Он наклонился вперёд и поцеловал её. Нежно раздвинув её губы, его язык встретился с её языком. Она быстро и легко расслабилась в его поцелуе. Её мягкий, влажный рот охотно принял его. Он снова страстно желал её, снова налился в готовности, но когда она закрыла глаза, её рука ослабла в его руке, он прижался к ней, крепко прижимая к себе.

Через несколько мгновений она заснула, её дыхание было глубоким, тяжёлым, насытившимся.

Он чувствовал, как в ней иссякли силы, как ослабла её жизнестойкость из-за отсутствия души. Вероятно, она не чувствовала никаких изменений, кроме усталости. Но он мог почувствовать изменение. Подобно тому, как влюблённый чувствует грусть, беспокойство или встревоженность, он почувствовал разницу.

Он оставил свои пальцы, переплетёнными с её, прислонил голову к её плечу и уставился на огонь.

Она всё равно возненавидит его, но, по крайней мере, всё закончится быстро и безболезненно. Ненависть была необходима, если это должно было сработать.

ГЛАВА 28

— Кейтлин, просыпайся.

Кейтлин открыла глаза. Тот факт, что Кейн прошептал это ей на ухо, обескуражил её больше, чем что-либо другое. Это встревожило её больше, чем тот факт, что огонь в камине теперь погас, а в комнате стоял ледяной холод. Больше, чем тот факт, что тишина была более напряжённой, чем в звукоизолированном подвале. Она резко выпрямилась рядом с ним и уставилась на фигуру, стоявшую у их ног.

Если бы она не была так зла, она бы расплакалась. На одну долю секунды, на этот крошечный отрезок времени, она подумала, что её мать вернулась. Густые волнистые волосы каскадом ниспадали на плечи видения, ночная рубашка до пола напомнила Кейтлин, где и когда была её мать в ту ночь, когда её забрали.

Но это была не её мать. Одни только её глаза говорили о том, что это была не она, потому что глаза, которые сердито смотрели на Кейтлин в ответ, были тёмными,