и общество уверены в том, что шпионаж со стороны противника на их территории представляет большую угрозу. При ближайшем рассмотрении эти представления не всегда оказываются верными. Чем бы ни занимались в послевоенной Австралии русские иммигранты-шпионы (неважно, шпионили ли они на СССР или на Австралию), их деятельность не обогатила их кураторов сколько-нибудь ценными сведениями – разве что отдельными биографическими данными, которые в некоторых случаях могли оказаться полезными для шантажа. Неоспоримо другое: шпионаж способствует созданию весьма запутанных сетей – и реальных, и воображаемых. И соприкасаться с этими сетями довелось многим русским, иммигрировавшим после войны в Австралию.

Создательницей подобных сетей – и политических, и личных (хотя их трудно отделить друг от друга) была русская ди-пи Лидия Мокрас[900]. Ее муж-чех, за которого она вышла, когда они оба были перемещенными лицами (с ним она она приехала в Австралию), к этому времени пропал с горизонта. До дела Петрова ее любовником был двойной агент Бялогуский; а после ее любовником или очень близким другом стал Алан Дэлзиел, бывший одно время личным секретарем лидера оппозиции доктора Эватта и после бегства Петрова вызвавший большой интерес у Королевской комиссии по шпионажу. Благодаря Бялогускому она подружилась с Петровым; еще она утверждала, что в Сиднее ее несколько раз навещал советский посол Лифанов (не входивший в круг общения даже Клодницких, не говоря уж о Бялогуском), пытаясь выудить у нее какие-то сведения о Петрове, которого он, что вполне понятно, считал человеком некомпетентным и ненадежным. Через Дэлзиела Мокрас подружилась с Лесом Хейленом, о котором мы уже не раз упоминали как о важной фигуре в партии лейбористов, – это он поднимал в парламенте вопросы, связанные с иммиграцией. Когда Мокрас выходила замуж (не за Дэлзиела), Хейлен был одним из гостей на ее свадьбе, а Августа Клодницкая, бывшая председательница Русского общественного клуба, была свидетельницей со стороны невесты. Обо всем этом подробно сообщается в многотомном досье, заведенном на Мокрас в ASIO.

Нет никаких сомнений в том, что Мокрас, или Янковская, как она стала именоваться в 1950-х годах, вернув себе девичью фамилию, была близка к представителям более чем одной разведслужбы. Но на какую из них она работала – если вообще работала, – так и остается тайной. В длинном автобиографическом очерке, составленном для ASIO, Мокрас утверждала, что в Германии в годы войны работала на НКВД, но после войны ей удалось избежать дальнейшего сотрудничества с этим ведомством. Петров (до бегства) подозревал ее в работе на австралийские спецслужбы, но полковник Спрай заявил в 1959 году, что Лидия, хоть и была «в некотором роде авантюристкой», которая, пожалуй, примеряла на себя роль двойного агента, «не была агентом ASIO». В ASIO же считали, что Мокрас, возможно, советский агент – до тех пор, пока переметнувшийся Петров не сообщил им, что это не так[901].

Заключение

Подавляющее большинство наших русских иммигрантов, как и других иммигрантов того поколения, прибыли в Австралию морем. Доки во Фримантле, Мельбурне и Сиднее были первым, что они видели после безотрадных пейзажей, неделями сопровождавших их в открытом океане. Правда, иногда и первые виды нового континента оказывались для новых переселенцев столь же безрадостными. Зато в порту обычно кипела бурная деятельность (если только прибытие парохода с мигрантами не совпадало по времени с очередной забастовкой, организованной Федерацией портовых рабочих под началом коммунистов, что в те годы происходило нередко). В 1950-е годы люди все еще регулярно приходили к причалам, провожая отъезжающих и встречая прибывающих друзей и родственников. Журналисты ходили туда, высматривая среди пассажиров интересных людей. Таможенники следили за тем, чтобы в страну не попадала контрабанда, угрожающая австралийскому образу жизни (досмотры все еще служили основным инструментом цензуры), и обыскивали некоторых русских – тех, что становились фигурантами политических доносов. Чиновники из министерства иммиграции часто приходили встречать большие суда, задействованные в программе массового переселения, иногда их сопровождали и представители спецслужб. Сами же мигранты волновались, встретят ли их. Если из-за каких-нибудь недоразумений новоприбывшего никто не ждал, ему могли запретить высадку.

Журналистов особенно интересовали аристократы, попавшие в сложное положение, а также жертвы коммунистических зверств в Европе. Некоторые мигранты признавались, что они – пианисты или оперные певцы и надеются сделать здесь карьеру, такие рассказы тоже годились для колонок новостей. Попадались те, кто обличал других пассажиров как коммунистов или нацистов, и кто жаловался на дурное питание на борту. Рассказывали о своем побеге от коммунистического режима, о потере родных и всего нажитого имущества. Одни делились романтическими планами – например, познакомиться с хорошей девушкой-австралийкой и жениться на ней; другие просто выражали надежду на то, что больше не нужно будет скитаться по чужим странам. «Надеемся, отсюда нам уже никуда не придется уезжать, – сказал репортерам один белый русский, прибывший в 1952 году из Китая на пароходе „Чан Тэ“. – За тридцать лет мы уже устали от того, что нигде не можем прочно пустить корни»[902].

Поток русских из Европы практически иссяк к 1951 году, а вот из Китая русские все еще прибывали, и этот процесс продолжался вплоть до начала 1960-х. Но это не означало, что деятельность с участием наших русских мигрантов в портах совсем прекратилась. Иногда тот же корабль, что привез мигрантов из Европы или Китая, увозил некоторых из них обратно. Такое происходило довольно редко – в тех случаях, когда отдельным лицам отказывали в высадке или же депортировали их спустя некоторое время. Кроме того, кто-то репатриировался, а кто-то уезжал в другие страны. Когда небольшое количество мигрантов из бывших перемещенных лиц репатриировалось в Советский Союз, в порту их провожал Анатолий Гордеев, тайный сотрудник Управления по репатриации, и за этим прощанием наблюдал стоявший неподалеку агент ASIO. После бегства Владимира Петрова, когда представители западной разведки беседовали с ним на различные темы, поднимался и вопрос о советском протоколе: кому полагалось провожать в порту отъезжавших из различных социальных категорий? (Что характерно, Петров не мог ответить на этот вопрос. Зато жена Петрова знала[903].)

Были еще и те, кто не репатриировался, а уезжал в другую страну – чаще всего в США. Прибывавшие в Австралию русские были частью большой диаспоры, у многих родственники и друзья жили в Соединенных Штатах, Канаде, Латинской Америке и Израиле. Они обменивались письмами, в 1950-е годы это чаще всего были аэрограммы – облегченные отправления на особо тонкой авиапочтовой бумаге. У русских из Китая часто имелись друзья и родственники, вернувшиеся в Советский Союз, и они осторожно поддерживали