– Ирина Аркадьевна, обстоятельства изменились, и не в нашу с вами пользу, – строго сказал Иван или Костя, Ирена не потрудилась запомнить, кто из них конкретно кто, но это было и не важно. – Нам с вами придется еще какое-то время составить компанию друг другу, пока не подъедут, кхм... как бы сказать, наши коллеги по службе.

– Что-то случилось? Что-то нехорошее? Совсем нехорошее? – Мадам рывком подалась в кресле навстречу. Мольба и тревожное ожидание на ее расстроенном лице были воистину неподдельными, а сверхзадаче всей сыгранной ею мизансцены позавидовал бы и Станиславский. – Что с Ленечкой? Не молчите же! Я прошу вас, вы скажите, мне можно! Умоляю, Господи!

Видавшие всякие виды Костя-Иван, однако, на секунду все же стушевались и замешкались. Женщина, трепетавшая перед ними в ожидании ответа, вот-вот готова была разрыдаться, и как она называла этого распутного борова! Надо же, Ленечка. В охранных кругах этого Ленечку для простоты обозначения именовали не иначе как «тихой жопой». Что и говорить, любовь зла, повязка на глаза! Но молодую, элегантную, пусть и легкомысленную даму Косте-Ивану стало жаль. Потому блюстители заюлили и вильнули хвостами. Пусть поганцы с Петровки сами с ней объясняются, не хватало еще бабских обмороков и истерик. Все равно ничем не поможешь.

– Да успокойтесь вы, Ирина Аркадьевна! – чуть прикрикнув, призвал мадам к порядку один из Костей-Иванов. – Ничего не случилось. Просто в больнице диагноз пациента вызвал некоторые подозрения.

Второй Костя-Иван радужно закивал в подтверждение, словно определитель на детекторе лжи. Мадам еще поозиралась, переводя недоверчивый взгляд с Ивана на Костю или наоборот, и наконец, просверлив их на вшивость, попросила налить ей выпить для успокоения. Стражи, облегченно повздыхав, просьбу тут же исполнили. А за компанию плеснули и себе. Выпивали молча, как на поминках. Что в самом деле соответствовало ситуации.

Вскоре в дверь номера решительно и громко постучали, так, что ясно было – пришли не горничная и не коридорный, а кто-то, кто и в «Метрополе» имеет право ломиться в дверь. Ирена внутренне подобралась, как кобра перед броском, выставив наружу испуг и растерянность. Костя-Иван успокоили ее подбадривающими улыбками и пошли открывать и встречать гостей.

Аполлинарий Игнатьевич Курятников, подполкан и старший опер, третий час усердно тер воду в ступе. А воз как завяз, так ни в какую не желал трогаться с места. Аполлинария Игнатьевича уже стали хватать черти. Любой его вопрос совершенно произвольно, независимо от содержания, мог вызвать поток слез и причитаний на добрые четверть часа, и даже строгий окрик не помогал. В ответ на требование не валять дурака или хотя бы просто взять себя в руки, дамочка разражалась уже не просто слезами, а целым их водопадом. Тогда Курятников, за неимением иного выхода, наливал свидетельнице очередной стакан для успокоения и теперь сильно опасался, что допрашивать ему вскоре придется безжизненно пьяное тело. Однако Ирина Аркадьевна, то ли под воздействием стресса, то ли оттого, что виски в стакане было щедро разбавлено содовой, пока держалась молодцом. Конечно, когда не предавалась регулярным завываниям.

Что и говорить, известие он прибыл сообщить молодой любовнице народного избранника пренеприятнейшее. Голубка уж не дождется голубка. Мало того что отрада сердца врезала дуба прямо на столе операционной, выставив на обозрение истекающие кровью внутренности, так еще и без криминала не обошлось. Пока что стенающей Ирине Аркадьевне было сказано, что любимый ее злодейски отравлен. Но не сказано чем. И то у Аполлинария Игнатьевича не повернулся язык произнести такое. Вовсе не только в интересах следствия. А и как сообщить, что злоумышленник напихал в депутатскую утробу ни много ни мало – изрядные караты толченных в крошево, в мельчайшую пыль, драгоценных алмазов. Скажи – и не поверят, а потешаться будут. Уж чего только не было в многотрудной жизни подполковника Курятникова, и радиоактивный цезий в подкладки пиджака, случалось, зашивали, но такой невообразимой белиберды он ни разу за всю оперативную свою карьеру не встречал. Однозначным для Аполлинария Игнатьевича был лишь тот факт, что дело это определенно станет закрытым для общественности и, так сказать, частного характера. Потому что ничего, кроме изощренной женской мести, на его сыщицкий ум не приходило.

Вот только рыдающая перед ним безутешно аппетитная молодуха скорее всего ни при чем. Хорошо, что ей самой не досталось, а вполне могла бы сейчас отдыхать в морге рядом со своим возлюбленным. Но вытрясти из нее подробности последнего в жизни депутата Чистоплюева вечера Курятников был просто-таки обязан. Невзирая ни на какие обмороки и слезы. И Аполлинарий Игнатьевич потянулся, чтобы налить свидетельнице очередной стакан.

Ирене пожилой, за пятьдесят, опер понравился. Видно было, что подполковнику до смерти хочется замять нехорошее происшествие. Но депутат есть депутат, в дальний ящик не задвинешь, а громкой славы тоже не сыскать. Копаться в грязном постельном белье – удовольствие не из самых первых на свете. И сверху, видать, велели поделикатнее. Чистый образ и так далее. Заголовки в газетах – «Скончался на передовой демократии от сердечной недостаточности», «Врачи мужественно сражались за жизнь народного агрария, положившего живот на алтарь Отечества». К тому же явно с недосыпу, и она, мадам, таки достала подполкана своей безутешностью. Конечно, будет и ее трясти, да хрен что вытрясет! Нет у мадам никакого явного мотива, нет и быть не может. А до конторы не дотянешься – руки коротки. Ну, фонд. А что фонд, если это Чистоплюев с «Молодых талантов» поиметь хотел, а не они его? К тому же Макс правильно подстраховался. Вызвал модельную дурочку, отставную любовницу в «Метлу» на предмет встречи с продюсером нового сериала. Звонком из автомата у пивной в Столешниковом переулке. Не отследишь, да у бедняжки и определителя в мобильнике не оказалось. Проверено. А в «Метле» будущая телезвезда никакого продюсера, конечно, не дождалась. Но бывшего ухажера и действительного члена Государственной думы Чистоплюева тут же засекла. И мимо демонстративно медленно продефилировала, скорчив Ирене презрительную рожицу. Почти голое тело, и белье розовое торчит во все стороны из-под серебристого платья-комбинации. Официанты и распорядитель, не говоря уж о бармене, которого она полчаса доставала, конечно же, вниманием модельку не обошли. И если спросят, ответят. А что спросят непременно, можно было не сомневаться. Мадам поможет, даром, что ли, столько времени проревела.

А Курятников Ирену не только отпустил, правда, в одиннадцатом часу, и карточку визитную дал, если, помимо модельки, вспомнятся еще фигуранты. Но и глаз на мадам положил, определенно. У Ирены на такие вещи нюх безошибочный. Пообещал, что госпожу Синицыну вызовет непременно и не раз. Но без угроз и ехидства обещал, а даже как-то игриво.

Домой Ирена словно на крыльях летела. Будто Ника Самофракийская. А в большом доме стояла нездоровая тишина, как будто где-то лежал свежий, еще не отпетый покойник. И Яна нигде не было видно. Не встречал он мадам и никого не послал пригласить ее с отчетом. Невиданные и нехорошие чудеса. Фома смотрел будто сочувственно, а чертов «архангел» скалился и злорадно ухмылялся. И мымра его, Ритка, тоже. Расселись, кофе с плюшками пьют. Шли бы себе в свой курятник, ан нет, сидят и чего-то ждут.